Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

Берия не был единственной потенциальной жертвой старческого безумия Сталина. В 1952 году диктатор стал замышлять репрессии против еще одного народа. В ноябре этого года в Чехословакии, где правила коммунистическая партия, состоялся суд над четырнадцатью видными партийными деятелями, одиннадцать из которых были евреями. Все они были осуждены как “сионисты” и “авантюристы”. 1 декабря на заседании Президиума ЦК КПСС Сталин заявил: “Каждый еврей – националист, потенциальный агент американской разведки”. 13 января 1953 года газета “Правда” опубликовала сообщение об аресте “группы врачей-вредителей”, которая “ставила своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза”. Шесть из девяти “врачей-террористов” были евреями. Всех их обвинили, в частности, в связях с Еврейским антифашистским комитетом, руководители которого – видные еврейские писатели и деятели культуры – были несколькими месяцами раньше приговорены к расстрелу за “пропаганду еврейского национализма” и прочие “преступления” [1696].

“Дело врачей” было полно страшной, трагической иронии. Всего десятью годами раньше сотни тысяч советских евреев, живших на западе страны, были истреблены гитлеровцами. Сотни тысяч других бежали от нацистов в Советский Союз из Польши. И тем не менее Сталин в свои последние, предсмертные годы замышлял в отношении евреев новую серию показательных процессов, новые массовые репрессии, новые депортации. Не исключено, что он собирался в конечном итоге выслать всех евреев, живших в крупных городах СССР, в Центральную Азию и Сибирь [1697].

В очередной раз страну охватили страх и паранойя. Некоторые еврейские деятели культуры, боясь за себя, подписали письмо, осуждающее “врачей-вредителей”. Сотни других еврейских врачей были арестованы. По стране прокатилась волна антисемитизма, многие евреи потеряли работу. Ольга Адамова-Слиозберг в карагандинской ссылке слышала разговоры о посылке, присланной из Америки некоему Рабиновичу. В посылке якобы была вата, а в вате – тысячи сыпнотифозных вшей [1698]. В Каргопольлаге до Исаака Фильштинского доходили “слухи о намеченном этапировании заключенных-евреев в особые лагеря на Дальнем Севере” [1699].

И вот, когда казалось, что после “дела врачей” десятки тысяч новых арестантов будут отправлены в лагеря и ссылку, когда над Берией и его людьми сгущались тучи, когда на ГУЛАГ надвигался непреодолимый экономический кризис, Сталин умер.

Если в 1930‑е годы многие советские заключенные верили, что ГУЛАГ – это гигантская ошибка, огромная осечка, каким-то образом укрывшаяся от справедливого и доброго взгляда товарища Сталина, то в 1950‑е годы подобных иллюзий почти ни у кого уже не осталось. Как писал один бывший лагерный врач, “к Сталину отно шение в лагере было однозначным. Подавляющее большинство знали и понимали, что из себя представлял этот человек. Понимали, что это тиран, что он подмял под себя великую страну и что судьба каждого из заключенных как-то связана с судьбой Сталина [1700]”.

В последние годы жизни диктатора политзаключенные уповали на его смерть, молились о ней и часто, хотя и осторожно, чтобы не прослышали стукачи, говорили между собой на эту тему. С сожалением вздыхали: “Грузины долго живут”. Даже когда по радио объявили, что вождь болен, надо было вести себя очень осмотрительно. Надежде Улановской о болезни Сталина сказала заключенная, о которой было известно, что она стукачка. Улановская нарочито равнодушным тоном ответила: “Ну, что же? Каждый может заболеть. Врачи хорошие, вылечат” [1701].

5 марта 1953 года, когда официально объявили о его смерти, некоторые продолжали соблюдать осторожность. В Мордовии политические старательно прятали свою радость – боялись заработать второй срок [1702]. В Магадане “бабы голосили об усопшем со всей истовостью” [1703]. Павел Негретов, находившийся в Воркутлаге, услышал о событии в столовой во время обеда. Начальник лагпункта прочел официальное сообщение и не прибавил от себя ни слова. “Он это прочел, стояла гробовая тишина, никто ничего не сказал” [1704].

В одном норильском лагпункте заключенных собрали во дворе, и они с суровым видом выслушали известие о смерти “великого вождя советского народа и всего прогрессивного человечества”. Затем последовала долгая пауза. Наконец один заключенный поднял руку: “Гражданин начальник! Жена прислала мне деньги, они зачислены на мой счет. Здесь я их использовать все равно не могу, можно как-нибудь их потратить на цветы для нашего любимого вождя?” [1705]

Но были и такие, кто открыто выражал радость. В Степлаге, согласно воспоминаниям, раздавались дикие вопли восторга. В Вятлаге заключенные кидали вверх головные уборы и кричали: “Ура!!!” [1706]На центральной улице Магадана один ссыльный приветствовал других возгласом: «С праздничком вас! Со светлым Христовым воскресеньем!» [1707]Подобное почти религиозное воодушевление испытывал не он один. В других воспоминаниях читаем: “Был легкий морозец. И было тихо, тихо. На ночном черном небе синели, радуясь, звезды. Юрий Николаев, воздев руки, с чувством продекламировал: «На Святой Руси петухи поют! Скоро будет день на Святой Руси!»” [1708]

Что бы люди ни чувствовали и осмеливались они выражать свои чувства или нет, у большинства заключенных и ссыльных сразу же возникла уверенность, что их положение изменится. Ольга Адамова-Слиозберг услышала новость в карагандинской ссылке. “Я страшно испугалась, что мое лицо выражает что-нибудь не то, что надо, и закрыла его руками. Я дрожала. Я себе говорила: «Или сейчас, или никогда»” [1709].

В Воркутлаге Бернхард Редер услышал объявление по радио, надевая шахтерскую одежду:

Люди исподтишка переглядывались и перешептывались, на мгновение давали волю торжествующей ненависти, взволнованно жестикулировали – и вскоре помещение опустело. Все кинулись передавать хорошую новость дальше. <���…> В тот день никто на Воркуте не работал. Люди стояли кучками и возбужденно разговаривали. <���…> Слышно было, как часовые на вышках нервно перезваниваются между собой, вскоре начались первые пьяные перепалки [1710].