Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

- Ла Гир! - воскликнул Ноэль. - Ведь это наш герой! Как мне не терпится увидеть его!

- И мне тоже. Для меня и теперь, как в детстве, его имя звучит словно боевая труба.

- Интересно послушать, как он ругается.

- Еще бы! Я лучше послушаю его ругань, чем чьи-нибудь молитвы. Говорят, он очень откровенен и простодушен. Однажды его упрекнули за то, что он грабит, а он сказал: "Если б Господь Бог был солдатом, он бы тоже грабил". Да, это как раз тот человек, которого надо было назначить в Блуа. Вот он - зоркий глаз нашей Жанны!

- Погоди, давай вернемся к нашему разговору. Я очень привязан к Паладину, и не только потому, что он добрый малый, - он как бы мое детище: ведь это я сделал из него величайшего хвастуна и лгуна во всем королевстве. Я радуюсь его удаче, но у меня, значит, нет зоркого глаза: я бы не назначил его на самый опасный пост в армии, а поместил бы его в тыл - добивать раненых и грабить убитых.

- Поживем - увидим. Жанна лучше нас знает, что из него может выйти. Ведь вот оно какое дело: когда такой человек, как Жанна, говорит кому-нибудь, что он храбрец, - он этому верит; а этого довольно. Если ты веришь, что ты храбрец, - ты уже храбрец; больше ведь ничего и не надо.

- Вот это верно! - вскричал Ноэль.-У нее не только зоркий глаз, у нее животворящие уста. Да, так оно и есть. Французов запугивали, вот они и были трусами. Жанна д'Арк сказала свое слово, и Франция идет в бой, смело подняв голову.

Тут меня позвали писать письмо под диктовку Жанны. Весь следующий день и ночь нам шили военную одежду и подгоняли доспехи. Все они были очень красивы - и парадные и боевые. В парадной одежде из дорогих тканей ярких цветов Паладин красовался, как башня в лучах заката; в боевом снаряжении в стальных доспехах, опоясанный мечом, с перьями на шлеме - он выглядел еще внушительней.

Мы получили приказ выступить в Блуа. Утро было холодное и ясное. Наш блестящий отряд представлял собой красивое зрелище! Ехали колонной по двое - впереди Жанна с герцогом Алансонским, за ними - рослый Знаменосец и д'0лон. Когда мы проезжали мимо ликующих толп и Жанна, отвечая на приветствия, наклоняла голову, и перья на ее шапочке колыхались, а солнце играло на ее серебряном панцире, зрители понимали, что у них на глазах поднимается занавес над первым актом великой драмы; их надежда и восторг возрастали с каждой минутой, и мы не только слышали, но и всем существом ощущали их ликование.

Вдруг ветер издалека донес к нам звуки военной музыки, и показался отряд копейщиков; солнце сияло на их оружии, и ярче всего - на остриях копий; казалось, к нам движется звездная туманность, а над ней - яркое созвездие. То был наш почетный караул. Он присоединился к нам, и теперь все были в сборе.

Занавес поднялся, Жанна д'Арк выступила в свой первый поход.

Глава XII. Жанна воодушевляет войско

Мы пробыли в Блуа три дня. Никогда не забуду я этот лагерь. Какой уж там порядок! Порядка у этих головорезов было не больше, чем в стае волков или гиен. Они пьянствовали, горланили, сквернословили и всячески бесчинствовали. В лагерь набежало немало распутных баб, и они не отставали от мужчин в шумной гульбе.

Среди этой-то разнузданной толпы мы с Ноэлем впервые увидели Ла Гира. Он оказался в точности таким, каким мы его себе представляли. Он был высок и осанист, с головы до ног в броне; на шлеме у него был султан из перьев, а на боку - огромный меч, какие тогда носили.

Он торжественно ехал навстречу Жанне и по пути наводил порядок, объявляя о прибытии Девы и говоря, что не потерпит безобразий в присутствии начальства. Порядок он наводил по-своему, главным образом своими огромными кулаками. Не переставая ругаться, он сыпал удары направо и налево, и от каждого удара кто-нибудь падал.

- Ты что же, черт тебя возьми, - говорил он, - не стоить на ногах, когда к нам приехал главнокомандующий? Ты стой прямо! - И он валил солдата с ног. Это, должно быть, называлось у него стоять прямо.

Мы ехали за ним, восхищенно пожирая глазами этого любимого героя всех французских мальчишек, нашего общего кумира с тех пор, как мы себя помнили. Мне пришло на память, как однажды в лугах Домреми Жанна упрекнула Паладина за непочтительный отзыв о славном Ла Гире и Дюнуа и сказала, что почла бы за счастье хоть издали взглянуть на этих великих людей. Для нее и других девочек они были божествами, как и для нас. И вот перед нами один из них зачем он тут? Трудно поверить: чтобы обнажить перед Жанной голову и выслушать ее приказания!

Пока он по-своему усмирял своих разбойников, мы проехали вперед и увидели штаб Жанны - он весь уже съехался к ней. Там было шестеро известных военачальников - красавцев в блестящих доспехах, и самым красивым и бравым из них был адмирал Франции.

Когда Ла Гир подъехал, на лице его выразилось изумление при виде красоты и юности Жанны; а Жанна счастливой улыбкой показала, как рада увидеть наконец героя своих детских дум. Ла Гир низко склонился, держа шлем в руке, и отрывисто, но сердечно приветствовал ее; было видно, что они сразу понравились друг другу.

Церемония представления быстро закончилась, и все удалились. Но Ла Гир остался; он сидел с Жанной, пил вино, и они беседовали и смеялись, как старые друзья. И тут она сделала некоторые распоряжения по лагерю, от которых у него захватило дух. Для начала она велела выгнать из лагеря гулящих баб, - всех до единой. А потом велела прекратить пьяные бесчинства, дозволять вино лишь тогда, когда это не вредит службе, - словом, покончить с беспорядком и ввести дисциплину. Самое удивительное она приберегла под конец, - и от такого удара Ла Гир едва не свалился.

- Каждый, кто пришел под мои знамена, должен исповедаться священнику и получить отпущение грехов, и все воины должны дважды в день слушать мессу.

Ла Гир долго не мог вымолвить слова, а потом сказал уныло:

- Милое дитя, ведь мои молодцы - сущие дьяволы. Ходить к мессе! Да они, душа моя, скорее пошлют нас ко всем чертям!

Вперемежку с руганью он стал приводить доводы, которые очень насмешили Жанну: так весело она не смеялась с тех пор, как играла в лугах Домреми. Сердце радовалось, слушая ее. Но она стояла на своем, и ему пришлось уступить, - он сказал: "Хорошо, раз приказано, постараемся выполнять". После этого он облегчил душу оглушительным залпом ругани и пообещал, что если кто в лагере не отречется от греховной жизни и не вступит на стезю благочестия, тому он сверяет голову. Тут Жанна снова не могла удержаться от смеха, - как видите, ей было с ним очень весело, но она не одобрила такой способ обращения. Она сказала, чтобы все делалось добровольно. Ла Гир сказал: ладно, добровольных он убивать не будет, а только тех, кто заупрямится.

"Нет, не надо вообще никого убивать", - сказала Жанна. Предлагать человеку вступать добровольцем в армию, а в случае несогласия грозить ему смертью, это, как-никак, некоторое принуждение, а она хотела бы предоставить людям полную свободу.