Array Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

После назначения послов Речи Посполитой к различным европейским дворам, чтобы ускорить их отъезд в страну их дипломатической миссии, а также чтобы отобрать у короля право назначений на командные должности в армии, антикоролевский лагерь попытался еще более обострить ситуацию, распустив слухи о бунтах крестьян на Украине. Объявляя эти волнения якобы следствием российской пропаганды и ввиду отсутствия ответа Екатерины II на ноту от 17 ноября, гетманская партия заставила С. Малаховского подать российскому двору повторную ноту по вопросу эвакуации русских войск [505]. В очередной раз к темам бунтов на Украине и повторного обращения с нотой к российской императрице сейм вернулся в начале января 1789 г. в связи с главной в этот период работы сейма целью оппозиции – ликвидацией Постоянного совета [506].

В первые месяцы работы Четырехлетнего сейма, в октябре 1788 – январе 1789 г., главной целью развернутой оппозицией анти российской пропаганды стали политический курс короля Станислава Августа и его ориентация на соглашение и союз с Петербургом. Широко распространенные в шляхетском обществе Речи Посполитой антироссийские настроения облегчали для противников польского короля решение этой тактической задачи.

Как явствует из сообщений польского посла в Петербурге А. Де-боли, русское правительство достаточно спокойно отреагировало на ликвидацию Военного департамента и уничтожение Постоянного совета. Но Деболи необоснованно сделал из этого вывод, что Россия смирилась с этим, хотя показное равнодушие Петербурга объяснялось только невозможностью что-либо предпринять в ситуации, сложившейся в начале русско-турецкой войны 1787–1791 гг. Наиболее важным для Екатерины II и вице-канцлера Остермана было не допустить вывода российских войск с территории Речи Посполитой, которая имела исключительное стратегической значение для успешных военных действий в Причерноморье и в Дунайских княжествах, что подчеркивал Остерман в разговорах с Деболи. В условиях войны этот вопрос имел большое значение. Запрещение российским войскам пересекать границы Польши, сопряженное с невозможностью доставки через ее территорию хлеба, оружия и снаряжения, усложняли и без того трудное положение русской армии [507].

Деболи объяснял Остерману, что упразднение Военного департамента и Постоянного совета нужно трактовать прежде всего не как антироссийские шаги, а как стремление оппозиции ограничить власть короля и восстановить прежние республиканские вольности. Демонстративная индифферентность Петербурга, вероятно, вытекала из традиционной политики российского кабинета, направленной на поддержание равновесия между королем и оппозицией. Гораздо больше российское министерство беспокоило то, что элементы «анархии» в государственном устройстве Речи Посполитой могут быть ликвидированы [508].

В Петербурге отдавали себе отчет в истинных намерениях Пруссии. Стремление Фридриха Вильгельма II возобновить союз с Россией и заставить ее согласиться на последующий раздел Польши в российской столице ни для кого не было секретом. Некоторые приближенные Екатерины II советовали ей оказывать большее расположение Пруссии (кн. Г.А. Потемкин). Однако императрица чувствовала себя глубоко оскорбленной поведением прусского короля и в конце 1788 г. даже думала об открытии против него военных действий. Австрия, которой, по мысли Екатерины, отводилась не последняя роль в реализации данного плана, отнеслась к нему холодно [509].

Вынужденная в сложившихся обстоятельствах воздержаться от военного конфликта с Пруссией, Россия решила пока открыто не противодействовать ее влиянию в Речи Посполитой. Вмешательство в польские дела было отложено до конца русско-турецкой войны. При этом в Петербурге думали, что, во-первых, эта война продлится недолго и, во-вторых, за это время Речь Посполитая не будет в состоянии усилиться настолько, чтобы Россия не смогла легко восстановить свое господство в шляхетской республике.

В 1793 г. в ознаменование второго раздела Польши Екатерина II повелела отчеканить медаль со своим изображением с одной стороны и с двуглавым орлом, соединяющим разорванную карту западной России и присоединенных к империи областей Речи Посполитой – с другой. Надпись на медали гласила: «Отторженная возвратилъ». Аллегория призвана была проиллюстрировать идею объединения «русских земель». Однако какие именно территории Екатерина II считала отторгнутыми от России и какими аргументами обосновывала свои притязания? Свет на это проливает документ, находящийся в Российском государственном архиве древних актов, в фонде «Кабинет Екатерины II», озаглавленном «Les anciennes frontieres de la Russie a l’Occident» [510]. Эта короткая (на двух страницах), написанная каллиграфическим почерком по-французски Записка без даты и имени автора посвящена правам России на восточные земли шляхетской Речи Посполитой. Однако из секретарской пометы на обложке следует, что Записка была составлена Екатериной II [511]и приложена к протоколу заседания Совета при высочайшем дворе… [512]от 5(16) февраля 1792 г. Если это так, то документ мог бы прояснить побудительные мотивы императрицы, решившейся па второй раздел Польши. К этому вопросу мы еще вернемся после рассмотрения содержания Записки.

Как и следовало из заглавия, открывается она рассуждениями о западной границе Древней Руси. Со ссылкой на свидетельства Галла Анонима и Винцента Кадлубека указывается, что границей между Русью («Russie») и Польшей служил в то время Буг. Подобным образом, опираясь на хронику Мацея Стрыйковского, утверждается, что литовско-русской границей являлась Вилейка. Тот факт, что составители Записки ссылались на Галла, Кадлубека и Стрыйковского, кажется весьма интересным. Однако куда более поразительной является ее главная мысль об изначальной принадлежности к России территории к востоку от обеих рек, что с исторической [513]и географической точек зрения (опуская даже анахроничное отождествление Древней Руси с Россией) выглядит неоправданным. Вилейка течет с востока на запад, и если даже принять ее за литовско-русскую границу, то «литовские» области получаются лежащими к северу от нее, а «русские» – к югу. Неужели вывод о «российском прошлом» земель, находящихся по ту сторону Буга и Вилейки, был сделан без помощи карты.

Здесь заканчиваются рассуждения о «западной границе России», и начинается снабженный ученым комментарием перечень «исторически российских» земель Речи Посполитой, которые, впрочем, именуются с использованием современной польской терминологии XVIII в. Первой из таких «российских земель» названо Минское воеводство с Мозырьским и Ржечицким поветами. Из исторического комментария, заимствованного, несомненно, главным образом у Стрыйковского, следовало, что Минское княжество было вотчиной полоцких князей из династии Рюриковичей. Немного более обширные замечания касаются Новогрудского воеводства со Слонимским и Волковыским поветами. В Записке говорилось, что Новогрудок был русским до 1241 г., когда его занял литовский князь Ердзивилл, принявший по этому случаю титул великого князя «de Russe». Слуцк был «уделом» князей Олельковичей, а Несвиж принадлежал князьям, чьи потомки носят в России княжеский титул.