Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Когда на следующий день Черчилль пришел в палату общин, он ожидал, что будет атакован со всех сторон. Ведь он приказал использовать самую современную боевую технику против целей, беззащитных по существу, он велел открыть огонь по морякам, с которыми Британия не была в состоянии войны.

Как позднее признавался Черчилль, он «испытывал чувство стыда», когда поднялся для выступления перед заполненной до отказа палатой. Листки с его машинописными заметками дрожали в руке. Он дал полный отчет о событиях, которые привели к катастрофе. Он завершил речь словами о том, что предоставляет парламенту право вынести приговор его действиям: «Я выношу случившееся на суд нации и Соединенных Штатов, мира и истории».

После этого он сел, и произошло что-то необыкновенное. К его удивлению, не наступило осуждающей тишины, напротив, раздались возгласы поддержки. Члены парламента вскочили на ноги и размахивали листками с повесткой дня, последовала сцена ликования, подобной которой палата общин не видела долгие годы.

Коллеги по кабинету сгрудились вокруг Черчилля и хлопали его по спине, что может показаться нам неестественным и бестактным откликом на смерть почти 1300 французов.

Среди этого ликования сидел Черчилль – сгорбленная фигура в черном пиджаке и серых брюках в полоску; он прикрыл подбородок руками, а по щекам текли слезы.

Чтобы осознать глубину трагедии, нужно понимать, насколько Черчилль любил Францию. Как однажды заметил его врач Чарльз Моран, «Франция – это цивилизация».

Черчилль вырос во время французской belle époque, его родители решили сочетаться браком в Париже, это был город огней и бесконечных развлечений, здесь он решил потратить свои выигранные деньги – на книги и «в прочих направлениях». Даже для англичанина, патриотичного в такой же степени, как и Уинстон Черчилль, не было ничего зазорного в признании превосходства французского качества жизни: вино, еда, элегантность замков, развлечения и стиль казино, удовольствие от купания на Лазурном Берегу и от попыток запечатлеть на холсте красоту природы. Французский был единственным иностранным языком, к изъяснению на котором Черчилль прилагал усилия. Впрочем, его чувства были глубже.

Черчилль верил в величие Франции, унижение ее армии было для него ужасным потрясением первых недель его премьерства – ведь когда-то ее полки вел в бой Наполеон, бюст которого покоился на столе Черчилля. Он сделал все от него зависящее, чтобы Франция продолжала воевать, он пытался пробудить мужество ее политиков и генералов. По мере того как новости становились все хуже и хуже, Черчилль четыре раза слетал во Францию, он старался вдохнуть жизнь в унылое французское руководство с помощью своего решительного франглийского. Он рисковал жизнью, чтобы попасть туда.

Когда Черчилль возвращался из одной такой поездки, пилоту его самолета «Фламинго» пришлось резко изменить курс, чтобы избежать встречи с двумя немецкими самолетами, обстреливающими с бреющего полета рыболовные суда вблизи Гавра. Это было 12 июня, а через сутки с половиной французы снова позвонили и потребовали прибыть на срочную встречу в Тур. Черчилль приехал на аэродром Хендон, где ему сообщили, что взлет не может состояться из-за плохой погоды.

«К черту! – сказал шестидесятипятилетний авиатор. – Я полечу несмотря ни на что. Положение слишком серьезное, чтобы беспокоиться о погоде». Полетев в грозу, они в должное время прибыли в Тур – даже сегодня такое приключение было бы опасным, и Бивербрук с Галифаксом, которые сопровождали Черчилля в этой миссии, наверное, были сильно растревожены.

Взлетно-посадочная полоса была в воронках от недавней немецкой бомбардировки, а французская наземная команда не имела представления, кто к ним прилетел. Черчиллю пришлось объяснить, что он премьер-министр Соединенного Королевства и что ему необходим «voiture» [69].

Когда они добрались до префектуры, оказалось, что их там никто не ждет, они даже не были узнаны. Походив по коридорам, британская делегация отправилась в ближайший ресторан, чтобы подкрепиться холодным цыпленком и сыром. Бедный старина Галифакс: не думаю, что таков был его дипломатический стиль.

Наконец появился французский премьер-министр Поль Рейно, который с несчастным видом спросил, не освободит ли Британия Францию от обязательств и позволит ли ей сдаться. Черчилль попытался в последний раз применить свою патентованную электросудорожную франглийскую терапию для поднятия морального духа распростертых французов. Ответной реакции не было.

Пациент испустил дух, и 14 июня немцы промаршировали по Елисейским Полям, высоко поднимая ноги. Во главе Вишистской Франции встал кривозубый маршал Петэн с ввалившимися глазами, абсолютный пораженец. Капитуляция была полной, французы упустили шанс продолжать сражаться в Северной Африке, и британцы с тревогой думали об их последующих шагах, в особенности о том, что случится с французским флотом.

Он был вторым по величине в Европе, уступая Королевскому флоту, но превосходя немецкие кригсмарине. Некоторые из французских кораблей отвечали самому передовому уровню и были лучше оснащены, чем британские суда. Окажись они в руках немцев, британским интересам был бы нанесен смертельный удар. И откровенно говоря, что могло помешать им оказаться у немцев? Все видели, с какой стремительностью гитлеровцы прорвали линию Мажино. Их танки могли угрожать повсюду.

Если Британия собиралась сражаться дальше, Черчиллю надлежало устранить риск, который представляли собой эти французские корабли. Имелось и дополнительное соображение. Если Британия твердо намерена сражаться, требуется показать всему миру, что у страны, возглавляемой Черчиллем, бойцовский характер, что Британия предпримет все необходимое для победы. Это было критично, ведь и дома, и за границей хватало скептиков.

Вспомните, сколь неустойчиво было его положение, как ему не доверяла Консервативная партия. Лидер лейбористской оппозиции Джордж Лансбери подал в отставку, потому что был против войны. Схожих взглядов придерживались и многие другие по обе стороны палаты общин. Палата лордов была переполнена жующими стильтон капитулянтскими мартышками [70]– архиумиротворителями вроде лорда Брокета, маркиза Лондондерри, лорда Понсонби, графа Денби, а также герцога Вестминстерского по прозвищу Бендор. Последний, яркий и очаровательный персонаж, как-то заявил, что «война была частью еврейско-масонского заговора». В те дни премьер-министр от тори должен был обращать больше внимания на взгляды герцогов и графов.

Эти квазиквислинги были не одиноки. Ричард Батлер, в то время заместитель министра иностранных дел, сказал шведскому дипломату, что считает необходимым пойти на сделку – если Гитлер предложит подходящие условия. Даже предполагаемый союзник и приятель Черчилля Бивербрук был за переговоры для заключения мира. В столице, как всегда, находилось множество людей, предпочитающих делать деньги, а не идти на войну.