Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

И все же Черчилль хотел гарантировать это со всей надежностью. Как только он услышал о Перл-Харборе, он позвонил Рузвельту и начал готовиться к поездке в Вашингтон. После встречи в заливе Плацентия Рузвельт понял, что личность Черчилля чем-то схожа с детским аттракционом «надувной замок»: она постепенно расширяется и прижимает всех присутствующих к стенке. Президент предложил вместо Белого дома Бермуды, но Черчилль не хотел и слышать об этом.

На протяжении трех недель он был неугомонным личным гостем президента и миссис Рузвельт, за это время он умудрился предстать обнаженным перед хозяином Белого дома («британскому премьер-министру нечего скрывать от президента Соединенных Штатов»), перенести небольшой сердечный приступ и виртуозно разводить англо-американские сантименты. Кульминацией стало выступление перед обеими палатами конгресса.

Эта речь потрясающая. Он вызывает в памяти свою мать, цитирует псалмы, обращается к Богу, пародирует Муссолини, он бьет на эффект, используя восхитительные архаичные выражения. «Уверен я» говорит он вместо «я уверен», словно его устами вещает Йода [82]. Черчилль протягивает руки, и слушающие встают. Он потрясает кулаками, ухватывается за свои лацканы, бросает огненные взгляды, сурово сдвигает брови, сжимает челюсти – делает все, на что надеялась аудитория.

«Немцы, японцы, итальянцы, – спрашивает Черчилль, – как они думают, что мы за народ?» Заметьте, что он говорит о едином народе американцев и британцев. «Сейчас мы вместе, – говорит он, – во второй раз за нашу жизнь длинная рука судьбы протянулась за Атлантику и выхватила США на передний край битвы». Только теперь длинная рука принадлежала не столько судьбе, сколько Черчиллю. Он осуществил трансатлантическое выхватывание.

Гарольд Макмиллан впоследствии написал: «Только он (и лишь используя исключительное терпение и мастерство) мог заманить американцев на участие в европейской войне».

Эти слова не кажутся мне чрезмерным преувеличением. Мир в основном обязан Франклину Рузвельту, который в конечном счете решил выделить американские деньги и кровь. Но я не вижу, как это могло случиться без Черчилля. Никакой другой британский лидер не поставил бы перед собой эту стратегическую цель – втянуть Америку – и не преследовал бы ее с таким неослабным рвением.

Тот, кто склонен критиковать Соединенные Штаты за столь длительную задержку их участия в войне, пусть придет на американские кладбища в секторе Омаха. Пусть он пройдется среди тысяч белых каменных крестов (и также встречающихся звезд Давида), которые с совершенной симметрией расположены на холмистых зеленых полях, и увидит имена павших и названия штатов: Пенсильвания, Огайо, Теннесси, Канзас, Техас – есть все штаты объединения. Сомневаюсь, что можно сдержать слезы.

Я пишу спустя семьдесят лет после подвига самоотверженности этих солдат – его размах и отвага порою непостижимы для моего поколения. Они были правы, те американские конгрессмены, когда предупреждали о кровавых последствиях вовлечения в еще одну европейскую войну. Сомнения политиков были обоснованны, и именно Черчилль преодолел их.

Он позднее описал, как в ночь Перл-Харбора, «переполненный и насыщенный ощущениями и эмоциями, я пошел спать и заснул сном спасенного и благодарного человека».

Он успешно достиг ключевой стратегической цели, но еще не одержал победы.

Король находился в состоянии возбуждения, граничащего с легкой паникой. Был поздний вечер пятницы, 11 часов, и по-прежнему никаких сообщений от его самого могущественного и в чем-то самого непокорного подданного. Король позвонил личному секретарю. Есть ли новости от Черчилля? Нет, совершенно ничего.

Приближалось 3 июня 1944 г., и до высадки в Нормандии теоретически оставалось два дня. Вся война зависела от этой десантной операции, самой большой и сложной в истории, судьба мира висела на волоске – а Черчилль был совершенно невозможен.

Шестидесятидевятилетний ветеран войн на четырех континентах настаивал еще на одной опрометчивой эскападе. Он собирался воспользоваться своим правом министра обороны, для того чтобы отправиться с кораблем Королевского флота «Белфаст» к побережью Нормандии и лично наблюдать за первыми обстрелами немецких позиций. Он не хотел находиться там на следующий день после вторжения или спустя два дня: Черчилль намеревался быть в первой волне кораблей и десанта, чтобы видеть, как вода взбаламучивается машинами и обагряется кровью, чтобы слышать, как взрываются снаряды.

Идея была сумасшедшей. Во всяком случае, так считал личный секретарь короля сэр Алан «Томми» Ласселс. В первый раз он услышал о ней 30 мая, когда король вышел с завтрака, состоявшегося тет-а-тет с Черчиллем в Букингемском дворце. Премьер-министр сообщил о намерении сесть на британский легкий крейсер и наблюдать с него за происходящим. Король немедленно пожелал поступить так же, и Черчилль ничего не предпринял, чтобы его отговорить.

«Так не пойдет», – сказал Ласселс сам себе, но сначала пытался вести себя непринужденно. Он спросил у короля, будет ли это справедливо по отношению к королеве. Также потребуется дать совет молодой принцессе Елизавете по выбору премьер-министра – на тот вполне возможный случай, когда и глава британского государства, и глава правительства окажутся на дне Ла-Манша. А каково будет бедному капитану судна «Белфаст», добавил Ласселс, ведь ему придется беспокоиться о своих священных подопечных во время того, что наверняка будет инфернальной канонадой.

Гм, сказал король, ему не хотелось, чтобы его обвинили в такой эгоистичности. Он понял суть возражений. За несколько минут придворный сумел переубедить суверена. А как же Черчилль?

Ласселс быстро набросал письмо для короля, которое Георг VI послушно переписал собственной рукой и отослал на расположенную рядом Даунинг-стрит.

Мой дорогой Уинстон [обращается король (или Ласселс)],

я много думал о нашем вчерашнем разговоре и пришел к заключению, что будет неправильно ни для Вас, ни для меня присутствовать там, где мы собирались находиться в день начала операции. Полагаю, не нужно подчеркивать, что будет означать лично для меня и для всего дела союзников, если при этом случайная бомба, торпеда или даже мина устранит Вас с места событий; в равной степени смена суверена в этот момент была бы серьезным вопросом для страны и Империи. Я знаю, что мы оба должны страстно желать очутиться там, но я со всей серьезностью прошу Вас пересмотреть свой план. Я предчувствую, что наше присутствие на корабле или кораблях будет в тягость сражающимся на них, что бы мы им ни сказали.