Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Эндрю Скивиал, британский чиновник из Стоктона, засвидетельствовал, что он как будто «остался в подвешенном состоянии после завершения всего, со смутным ощущением недовольства». Британцы получили лишь 150 000 старых винтовок для своей кампании, но никаких американских войск – даже намека на возможность этого шага.

Когда мы оглядываемся назад, то кажется невероятным, что США потребовалось так много времени – два года и четыре месяца, – чтобы присоединиться к Британии в войне против Гитлера. На завоеванном континенте уже происходили задержания и убийства евреев, цыган, гомосексуалистов и других неугодных, причем это становилось систематическим.

Нацистская политика расово мотивированных чисток еще не была так широко предана гласности, как впоследствии, но она уже не являлась секретом. Как же американцы могли оставаться в стороне при всей своей чести и совести?

Для ответа на этот вопрос нужно поглядеть на него с другой стороны. Эта война еще не угрожала насущным американским интересам, она велась на далеком континенте. А в памяти еще была жива предшествующая мировая война, ставшая кровавой бойней и позором человеческого рода. Был хоть один политик, который мог убедительно объяснить матерям Канзаса, что их долг – послать сыновей на смерть в Европу? Причем во второй раз?

Начиная с предписаний самого Джорджа Вашингтона руководящим принципом политики США было невмешательство в международные спорные ситуации. Многие американцы все еще негодовали из-за того, что Вудро Вильсон втянул их в Первую мировую войну, немало было и испытывавших скептицизм в отношении Британии, даже враждебных к ней.

Сколь странным это ни покажется сегодня, многие считали британцев группой заносчивых империалистов, которые сожгли Белый дом в 1814 г. и обладали талантом убеждать других сражаться за них.

Кто же мог отстаивать противоположную точку зрения? Уж не тлетворный ли Джозеф Кеннеди, который был отозван в конце 1940 г., но успел нанести немалый урон репутации Британии? И явно не британский посол в Вашингтоне, которым стал не кто иной, как наш старый приятель лорд Галифакс, этот долговязый умиротворитель, охотившийся вместе с Герингом.

Галифакс был послан пробуждать лучшие чувства в Соединенных Штатах – и ему пришлось ужасно нелегко. Рассказывали, что в первое время после приезда он садился в кресло и рыдал – в отчаянии из-за культурных различий. Он не мог понять неформальности американцев, их привычки говорить по телефону или неожиданно заходить для встреч.

В мае 1941 г. аристократический выпускник Итона испытал новые мучения, когда его привели на бейсбольный матч с участием клуба «Чикаго Уайт Сокс» и предложили съесть хот-дог. Он отказался. Впоследствии группа активисток под названием «Матери Америки» закидала его яйцами и помидорами, что выглядело ужасным наказанием даже для умиротворителя. Галифакс никоим образом не мог побудить американцев отвергнуть изоляционизм.

Это мог сделать только Черчилль. Во-первых, он был наполовину американцем, что, по мнению некоторых его английских современников, добавляло его характеру живость и, возможно, толику барышничества. Беатриса Вебб говорила, что он был скорее американским дельцом, чем английским аристократом. Во-вторых, он посещал Америку четыре раза до войны, и общая продолжительность его поездок составляла пять месяцев. Он познакомился со страной и стал глубоко уважать американцев, восхищаться ими.

Впервые он поехал туда в 1895 г. и остановился у друга своей матери по имени Бурк Кокран. Черчилль утверждал, что перенял у него риторический стиль. Черчилль снова побывал в Америке в 1900 г., когда выступал с лекциями об Англо-бурской войне. При этом ему пришлось столкнуться с трудностями, так как американцы посчитали его проповедником колонизаторской ментальности. Аудитории были разношерстными, и некоторые слушатели после рассказов Черчилля о собственном героизме выражали желание встать на сторону буров. Этот опыт мог повлиять на его подход 20-х гг., когда Черчилля приводили в ярость попытки Америки потеснить Британию как морскую державу, особенно в Карибском регионе. Когда Эдди Марш упрекнул его за империалистические взгляды, говоря, что он должен «поцеловать дядю Сэма в обе щеки», Черчилль ответил: «Да, но не во все же четыре» [81].

Его позиция стала настолько антиамериканской – как-то он даже высказывался о необходимости военного противостояния, – что, по словам Клементины, он лишил себя возможности стать министром иностранных дел. Третья поездка состоялась в 1929 г., когда он стал свидетелем биржевого краха (на его глазах один человек спрыгнул с небоскреба). Понятно, что Черчилль был также огорошен сухим законом.

Предложенное Черчиллем обозначение «товарного доллара»

Один американский поборник воздержания заявил ему: «Хмельной напиток свирепствует и жалит, как змий». На что Черчилль ответил: «Я искал такой напиток всю свою жизнь».

Но решающая поездка состоялась в 1931 г., когда Черчилль лишился постов, а по политической принадлежности был сильно смещен к правому флангу. Он видел американский дух предпринимательства, то, как их лучшие люди идут в бизнес, а не в политику. Он осознал, что Америка близится к il sorpasso – обгону Британии и других европейских держав, становясь самой мощной экономикой. Черчилль понял, что мировое экономическое оздоровление зависит от американского развития и роста.

Антиамериканский Черчилль ушел в прошлое вместе с представлением о необходимости сдерживания конкурента. Теперь он начал формулировать новую доктрину – двух наций с общим прошлым и общими традициями, которые являются совладельцами патента на англосаксонские идеи демократии, свободы, равноправия перед законом и руководствуются этими идеями в своей жизни.

Так началась его неустанная поддержка «англоязычных народов», а он, будучи англо-американцем, мог (естественно) быть олицетворением этого союза. Черчилль предложил единое гражданство. Он даже высказался за слияние фунта и доллара в одну валюту и придумал курьезный символ, объединяющий £ и $.

Вот такой Черчилль начал добиваться благосклонности Америки в 1940 г. Тогда он находился в положении, хорошо известном каждому влюбленному представителю человеческого рода, которое мы могли бы назвать романтической асимметрией. Иначе говоря, взаимоотношения значили для него много больше, чем для Вашингтона.

Как позднее сказал Черчилль, никто не изучал прихоти возлюбленной так тщательно, как он изучал Франклина Рузвельта. Поскольку президент когда-то служил во флоте, Черчилль писал ему с использованием лестных выражений «как один бывший моряк другому». Он пользовался каждой возможностью, чтобы позвонить в Белый дом. Черчилль начал привечать американских журналистов и приглашать их в Чекерс.