Вадим Нестеров - Иван Грозный

Это был ад – даже в каменных постройках, в Грановитой и Проходной палатах «прутье железное толстое, что кладено крепости для, на свяски, перегорели и переломалися от жару» [15]. Взорвались оба пороховых арсенала, от чего «вырвало две стены городовых: у Кремля пониже Фроловского мосту против Троицы, а другую в Китае против Земского двора» [14]. Люди заживо горели на улицах вместе с грабившими город татарами, а те, кто пытался спастись в погребах, задыхались от нехватки кислорода (так погиб, например, командующий русской армией князь Иван Дмитриевич Бельский). Многие искали спасения в воде, в Москве-реке и водяных рвах, и гибли, задавленные обезумевшей толпой. Трупы запрудили реку; как писал летописец, «Москва река мертвых не пронесла» [15].

Ошарашенные увиденным, татары на следующий же день двинулись обратно. У русских выжил только передовой полк князя Михаила Ивановича Воротынского, стоявший на Таганском лугу и потому уцелевший в пожаре, но этот небольшой отряд ничего не мог поделать против многотысячного татарского войска. К чести Воротынского, он не ушел, а гнался за татарами до Дикого поля, преследуя оторвавшиеся от основных сил отдельные отряды и отбивая у них полон.

Даже если не брать в расчет гибель Москвы, Русская земля еще не знала таких опустошительных нашествий – не встречавшие сопротивления татары разграбили 36 городов Южной России. Крымский посол позже бахвалился в Литве, что татары тогда увели в полон около 60 тысяч человек да еще столько же, за невозможностью забрать, перебили на месте.

Это была катастрофа. Иван уже не мог сопротивляться. Не обошлось, конечно, без назначения и наказания виновных (в частности, был посажен на кол царский шурин Михаил Темрюкович Черкасский), но Иван как умный человек не мог не понимать, что главная вина за случившееся лежит на нем, и ни на ком другом. И от этого у него на душе становилось еще мрачнее.

Это хорошо видно в описаниях переговоров, проходящих 15 июня 1571 г., когда вернувшийся в сожженную столицу царь принимал в подмосковном селе Братошине (Братовщине) послов крымского хана. К требовавшим дань послам царь вышел одетый в сермягу (крестьянскую одежду из овечьей шерсти) и горько плакался: «Видишь де меня, в чем я? Так де меня царь (хан) зделал! Все де мое царьство вьшленил и казну пожег, дати де мне нечево царю!» [14].

Положение и впрямь было отчаянным, а татарские послы вели себя с неслыханной бесцеремонностью. Вместо привычных подарков крымский хан прислал Ивану только простой нож – намек был более чем прозрачен. Не менее оскорбительным было и послание хана. В нем хан, издеваясь, писал, что искал встречи с Грозным, но тот бегал от него и хан не нашел царя даже в Москве: «И хотел есми венца твоего и главы, и ты не пришел, и против нас не стал. Да и ты похваляешься, что, де, яз – Московской государь, и было б в тебе срам и дородство, и ты б пришел против нас и стоял» [27].

Можно представить, каково было Ивану с его гипертрофированным самолюбием прилюдно выслушивать такое от «басурманского пса». Крымский хан требовал отдать ему Казань и Астрахань. Грозный, понимая отчаянность положения, в котором он оказался, готов был пожертвовать Астраханью, но отдать Казань не соглашался. Отказаться от нее, пожертвовать своей первой и самой славной победой означало перечеркнуть все свои достижения на посту правителя. Чтобы выиграть хоть немного времени, ему приходилось, глотая оскорбления, заискивать перед татарами: дарить послов пирами и шубами и на недвусмысленные оскорбления отвечать льстивыми речами. «Мы з братом своим з Девлет-Киреем царем в братстве и дружбе быти хотим и Асторохани для любви брату своему хотим поступитися» [27], – напутствовал Грозный уезжающих послов.

Татары уехали, но еще месяц после переговоров, то есть почти два месяца после пожара, до 20 июля, с улиц продолжали убирать трупы и хоронить погибших москвичей. Город пришлось заселять заново, в приказном порядке отправляя на жительство в столицу обитателей других городов страны.

Иван прекрасно понимал, что главное сейчас – безотлагательно ликвидировать анархию и хаос в стране. События страшного 1571 г., судя по всему, убедили его, что главная причина «оскудения» княжества – опричнина. Так или иначе, в середине 1571 г. было инициировано расследование – царь приказал собрать все жалобы на опричников и произвести по ним розыск. Вскрывшиеся масштабы злоупотреблений ужаснули его. Но пока никаких радикальных решений не принималось – не время для потрясений.

Главным сейчас было подготовиться к лету 1572 г. Все прекрасно понимали: на следующий год крымский хан обязательно вернется со всем войском, чтобы добить смертельно раненного, как ему думалось, противника.

Весь год собирались войска, сформированные отряды немедленно отправлялись на «засечную черту». Чинились старые и возводились новые укрепления на Оке. В который раз в своей истории обескровленная страна неведомо откуда находила в себе силы, чтобы отринуть на время грязь и распри и сплотиться перед смертельной угрозой.

В апреле царь лично проводит смотр собранного воинства. Впервые опричные и земские войска объединены в одну армию, а опричные и земские воеводы должны служить бок о бок в одних полках. Командующим армией поставлен уцелевший при пожаре в Москве Михаил Иванович Воротынский, один из лучших полководцев, прославившийся еще при взятии Казани. О нем Андрей Курбский, сам незаурядный стратег, отзывался так: «Муж крепки и мужественой, в полкоустроениях зело искусны» [6]. Сам Грозный с армией не остался, уехал в Новгород.

Между тем в Крыму собрали огромную армию – недостатка в охотниках отправиться на передел России не было. Девлет-Гирей неоднократно заявлял, что идет в Москву «на царство», а его приближенные уже поделили русские города между собой – кому достанется Рязань, а кому – Суздаль. Татарская рать была усилена турецкими военными – султан предоставил в распоряжение крымского хана 7 тысяч отборных янычар. Иноплеменниками, кстати, подкрепили и русские силы – царь прислал Воротынскому отряд из 7 тысяч немецких наемников. Но в целом силы оставались неравными – в разоренной стране удалось собрать только около 25 тысяч воинов, в то время как у татар было самое малое 40 тысяч сабель.

Русские встретили татарскую конницу на Оке 27 июля 1572 г. Два дня шла драка за переправы, наконец лихие ногайцы прорвали растянутую оборону у Сенькиного брода. Затыкать прорыв бросился со своим передовым полком воевода Дмитрий Хворостинин, но опоздал. Основные силы татар уже успели переправиться и, разбив заступивший путь полк воеводы Никиты Одоевского, ушли по серпуховской дороге к Москве.