Артем Драбкин - Я дрался в Вермахте и СС. Откровения гитлеровцев

Однажды в лагере оставалось уже совсем мало людей, человек сто, пришел один, очень толстый и с красным носом. Этот, из Л.А.Н., сказал: «Вот, это еврей, пойдем к нему, с ним нам будет хорошо». У меня, кстати, уже был в одном лагере начальник лагеря еврей, и нам жилось просто прекрасно. Если у вас врач-еврей, медсестра-еврей и еврей – начальник вашего лагеря, значит, у вас в жизни все хорошо. Они не очень много воровали. Хотя они знали, что мы – Ваффен СС, они обращались с нами по-человечески. Сейчас я понимаю, почему они с нами обращались по-человечески. Во время войны и во время русской революции евреи были самыми большими массовыми убийцами, которых Сталин использовал, чтобы уничтожить свой народ и многих офицеров, они было в основном в НКВД и ГПУ. А после войны евреи были дискриминированы, была антисемитская, враждебная евреям политика в Советском Союзе, как я себе это представляю. И евреи внезапно солидаризировались с нами. Я так думаю. По-другому я себе не могу объяснить, почему евреи часто делали нам добро.

В любом случае он искал mjaso-специалистов, мясников. О-о-о! Было много желающих, но мы стояли впереди, у нас был инстинкт, мы были только что из санчасти. Он выбрал меня и этого, из JI.A.H., всего 14 человек. Мы поехали на грузовике, по бездорожью, без еды и питья, и приехали на большую бойню, очень примитивную. Там работали женщины, казашки, с узкими глазами. Мужчин практически не было, они все погибли на войне. Мы грузили туши. Наш барак был практически без крыши, поэтому мы жили в частном секторе, у казашек. Воровать мясо было нельзя, за это давали 2 года, но мы воровали, к концу смены прятали кусок мяса в штаны, поэтому казашки, у которых мы жили, были нам рады.

Самое интересное там было то, что этот, из JI.A.H., влюбился в русского врача, красивую женщину, из Москвы, которая работала там по распределению (этого, из Л.А.Н., он камарадом почему-то не называет. – Пер.). В один прекрасный день приехали на грузовиках русские военные с автоматами, и нас увезли, не дав ни собрать вещи, ни попрощаться.

Так началось наше возвращение домой. Пришел приказ: все военнопленные, которые не были военными преступниками, должны быть отправлены домой до 31 декабря. Срок уже прошел, уже был практически февраль. Нас подцепили к поезду, и мы поехали в Брест-Литовск. В Брест-Литовске была комиссия. Мы должны были раздеться догола, сложить вещи и пройти через пять помещений: баня, очистка от вшей. Мы должны были сдать кровь. Нас тщательно обыскали, заглядывали в рот, чтобы никто не мог пронести ордена павших в плену товарищей. Потом мы поехали во Франкфурт-на-Одере. Во Франкфурте-на-Одере мы могли сами решить, куда мы хотим, на Запад или на Восток. Я, конечно, решил, что я еду на родину, туда, где мама и бабушка. В конце 1947 года нам разрешили писать домой. Я знал, что у меня появился маленький брат, но не знал, что мой отец до 1950 года был в Бухенвальде и не мог оттуда писать, мать мне об этом не писала. Как-то раз я сказал одному сослуживцу, что мой отец сидел в Бухенвальде. Он мне сказал: «О, так ты получаешь каждый месяц 1300 марок!» Я сказал: «Нет, он там сидел с 1945 по 1950 год». Я получил нагоняй и должен был объясняться в газете на предприятии, как я могу такое говорить и с какой целью я это сказал. Так было в ГДР. Я все-таки получил 1300 марок, но борцы с фашизмом получали 1700 марок, каждый месяц. Со мной ничего не произошло, я только взбучку получил, и меня проработали в производственной газете.

Как я уже говорил, в лагере меня отделили от товарищей, никто не знал, где я, никто не знал, что я в ГДР. Только в 1990 году в газете добровольцев я дал объявление, что ищу служивших во вспомогательной роте «Морской дом» 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова». И в самое короткое время я получил пять ответов: от моего командира роты, от ротного разведчика, от товарища из Швейцарии, из Женевы, еще от одного, который работал на почте и потерял ногу, и еще одного товарища из Шварцвальда, пятеро были еще живы.

Командир роты меня немедленно пригласил, он жил в Вестфалии, построил меня в полночь и вручил значки за ранение и ближний бой, а за подбитые танки, в которые я тоже стрелял, не вручил, и произвел меня в СС-штурманы, в ефрейторы.

Генат Альфред [1]

Материал предоставлен Мартином Регелем

Перевод записи – Валентин Селезнев

– Меня зовут Альфред Генат, я живу в Хильдесхайме, это 32 километра южнее Ганновера. Я там родился 28 июня 1923 года. По словам моих родителей, первые полгода я кричал каждую ночь. Однажды ночью моя мать заснула от переутомления и проснулась оттого, что я не кричал. Тогда она закричала моему отцу: «Вилли, Вилли, мальчик умер». Все вскочили, но оказалась, что я сплю. Начиная с этого момента, я больше никогда ночью не кричал. Мы жили в относительно маленькой квартире в доме на восемь семей. В конце нашей улицы город заканчивался, мы практически выросли на природе. Машин тогда практически не было.

Я пошел в школу. Потом у меня родилась сестра, и мы переехали в большую квартиру в доме на той же улице, там у меня была своя комната. В этом доме тоже жили восемь семей, все жили очень дружно, там были представлены все политические партии, от коммунистов и социалистов до радикальных католиков, но ни одной ссоры у нас никогда не было, все были очень любезны друг с другом. Мой дедушка был очень солидный мужчина с усами; когда ему говорили, что я опять подрос, он говорил, да, да, главное, что разум тоже растет. У моего второго дедушки был огромный сад, он был кузнецом.

Я ходил в евангелическую среднюю школу для мальчиков. Потом, в 1937 году, евангелическую среднюю школу для мальчиков объединили с католической средней школой для мальчиков. В 1939 году я окончил школу и хотел поступить в школу унтер-офицеров в Ганновере, но туда брали только с 16 лет. Мне 16 еще не было, и я пошел на фабрику в подмастерья, учиться на точного механика. Был 1939 год, наше маленькое предприятие, там работало 25 человек, начало производить военную продукцию, мы делали точные приборы для самолетов и торпед.

Мой отец был активным членом НСДАП. Я поступил в Юнгфольк еще в 1932 году, поэтому позже у меня был золотой значок Гитлерюгенда, я был «старый боец» Гитлерюгенда. Наш руководитель в Гитлерюгенде был одним из основателей морского Гитлерюгенда, и мы вместе с ним в 1933 году перешли в морской Гитлерюгенд. У нас была база на канале, мы занимались греблей. В 1934 году мы в морской униформе на Дне немецкого морского судоходства в Гамбурге промаршировали перед Рудольфом Гессом. Потом нашего руководителя Гитлерюгенда, к сожалению, перевели в Ганновер, без него наш морской Гитлерюгенд развалился, и мы вернулись в обычный Гитлерюгенд. Время в Гитлерюгенде – это лучшее время в моей жизни, у нас было великолепное товарищество, у нас не было классовых различий, и все было добровольно. У нас были вечера, мы путешествовали пешком и занимались спортом. В 1941 году воинские части, которые квартировали в Хильдесхайме (у нас была казарма артиллеристов, три казармы пехотинцев, лыжные егеря, аэропорт с парашютистами и летной школой), устроили спортивный праздник. Гитлерюгенд-Хильдесхайм тоже пригласили участвовать. Почти все спортивные дисциплины: бег на разные дистанции, прыжки в длину, эстафеты и так далее – выиграл Гитлерюгенд-Хильдесхайм. В 1939 году меня отправили в Имперскую стрелковую школу в Зуль. Преподавателями там были офицеры Ваффен СС, мы там были 10 дней. После этого я стал ответственным за стрельбу в Гитлерюгенд-Хильдесхайм. Я отвечал за склад с оружием, выдавал винтовки, отвечал за порядок во время тренировок по стрельбе. У меня в Гитлерюгенде был значок снайпера и еще четыре или пять значков за разные достижения.