Алан Кубатиев - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Оценки были низкими, экзамены, даже самые формальные, ФСФ заваливал по нескольку раз. Это лишало его права избираться в любые студенческие организации Принстона. Шанс быть президентом «Треугольника» исчез. Скотт был раздавлен. В одном из поздних эссе он признавался, что «колледж уже никогда не был для меня прежним».

Уилсон и Бишоп редактировали Nassau Literary Magazine, самый старый университетский литературный журнал страны и самый серьезный в Принстоне. Он уже писал туда, но только весной 1917 г. сосредоточился на этом издании. Маленькая пьеса, пять рассказов, три стихотворения, пять критических обзоров: помимо количества, едва ли не впервые написанное свидетельствовало о настоящем уровне дарования Фицджеральда.

Стихи и обзоры были пустяковыми, а вот пьеса и особенно рассказы уже напоминали будущего, зрелого, печального и зоркого ФСФ. Пьесу в переработанном виде позже напечатал знаменитый критик, издатель и журналист Генри Льюис Менкен. Это была первая коммерческая публикация Скотта, да где – в популярном журнале The Smart Set. Он сделал из нее кусок первого романа. Рассказ «Тарквиний из Чипсайда» (Tarquin of Cheepside) – очень любопытная вариация на шекспировские темы: в ней Бард сублимирует в поэме «Лукреция» собственный опыт насильника… Скотту, несмотря, а может, и по причине отчетливой скандальности, он нравился; он включит его в свой первый сборник «Сказки века джаза» (1920).

В одном из рассказов ФСФ уже откровеннее, чем раньше, использует собственную биографию: еще в январе 1915 г. он был мучительно влюблен в хорошенькую, богатую, популярную Джиневру Кинг и почти два года не мог справиться с собой. Казалось бы, все прекрасно, все правила золотой молодежи соблюдаются, их видят вместе на футбольных матчах, благотворительных акциях, в ресторанах на романтических ужинах, на спектаклях и балах, но… Джиневра неизбежно приняла ухаживания претендентов побогаче и ни одного письма ФСФ из сотни обрушившихся на нее она не сохранила.

Последний рассказ, опубликованный в Nassau Lit, «Чувство и мода на пудру» (Sentiment – And the Use of Rouge), читается и посейчас. Молодой, слегка чопорный британский офицер убеждается, что ужасы войны подействовали и на тех, кто в ней не участвовал впрямую – в том числе и на молодых женщин его социальной группы. Зрелый, полный скрытыми переживаниями, он был напечатан в июле 1917 г., когда погибали уже и выпускники Принстона, но и это не главная его тема.

Проклятая путаница – всё было запутано, все были вне игры, и от судьи уже давно избавились, – но все пытались создать у противника впечатление, что судья в поле на их стороне. Он должен был пойти и найти этого старого судью – найти его – схватить его, ухватить покрепче – уцепиться за него – вцепиться в него – спросить у него [10].

Популярность в Сент-Поле была популярностью вундеркинда. Ее укрепил только успех Скотта в «Треугольнике». А вот публикации в Nassau Lit дали ему куда больше – внимание и интерес людей, которые в будущем станут гуру американской литературы. Прочие неудачи – семейные, спортивные, учебные – меркли по сравнению с этим, хотя и никуда не девались. Позже он гордо сообщал:

История всей моей жизни [11]есть история борьбы между всепоглощающим желанием писать и стечением обстоятельств, уводящих меня от этого. Когда я жил в Сент-Поле и мне было двенадцать, я беспрерывно писал – на каждом уроке, на форзацах учебников географии и латыни, на полях рядом со склонениями, спряжениями и уравнениями. Два года спустя семейный совет решил, что единственный способ заставить меня учиться – это интернат. То была ошибка. Меня отвлекли от писания. Я решил заняться футболом, курением, подготовкой к колледжу – словом, всем тем, что не имело ни малейшего отношения к реальной жизни, которая, разумеется, была сочетанием описания и диалога в настоящем рассказе [12][9, 83].

Но совсем не так весело было осознать, что писательство есть некая форма искупления, и не случайно, что это произошло в католической школе.

Вспоминаю одинокую поездку на автобусе до поезда и такое же безрадостное возвращение в школу, когда все думали, что я завидую футболистам, а я просто не мог сосредоточиться на игре… Это правда. Вдохновило меня написать для школьной газеты стихотворение о футболе то, что для отца я в этом случае был таким же героем, как если бы прославился игрой. Когда я вернулся на рождественские каникулы, я все время думал, что если не можешь сделать, то по крайней мере будь способен рассказать об этом, и переживание будет равным по силе – из реальности ты сбежишь через заднюю дверь [9, 185–186].

Примечательно еще и то, что ФСФ уже тогда понимал: единственным героем в семье может стать только он. И все отчетливее видел, что для него путь к этому только через писательство.

Оставив университет в 1915 г., он восстанавливается в 1916 г., рассчитывая, что закончит Принстон в 1918 г. Но это 1917 г., четвертый год Первой мировой, 6 апреля США вступили в войну, и к сентябрю многие его ровесники и выпускники постарше уже убиты. Сообщения о гибели принстонцев были печально частыми. К концу войны погибло 152 человека. Отцовские истории о южной доблести не забыты, и Скотт идет добровольцем в армию. Особым патриотизмом он не пылает, скорее сознает, что это огромный трагический опыт, которым писатель не имеет права пренебречь даже с риском для себя.

Немало будущих больших американских писателей следуют тем же путем – Эрнест Хемингуэй, Джон Дос Пассос, Уильям Фолкнер, Эдвард Эслин Каммингс, – хотя война им достается разная. Из писателей-англичан там же оказываются Ричард Олдингтон, Джон Р. Р. Толкиен, Руперт Брук и немало других.

За время, оставшееся до призыва, он спешно дописывает и отделывает свой первый роман, «Романтический эгоист» (Romantic Egoist). С названиями крупных вещей ФСФ не справлялся – рабочие варианты ужасны. Почти все его романы названы редакторами.

Матери он написал: «Если захочешь помолиться, молись за мою душу, а не за мою жизнь – последнее, похоже, мало что теперь значит, а если ты хорошая католичка, то первое важнее» [13][7, 212].

Младший лейтенант, Second Lieutenant, – все-таки офицерское звание, пусть и в пехоте.

Из учебки форта Ливенворт в Канзасе его переводят в лагерь Кэмп-Шеридан возле Монтгомери, штат Алабама, и все это время он пишет, лихорадочно, как в школе, когда и где может. На танцах в загородном клубе он знакомится с местной юной красавицей, Зельдой Сейр, дочерью заместителя председателя Верховного суда штата Алабама, «золотой девочкой», как говорили его же герои. Это был июнь 1918 г., в сентябре Джиневра наконец вышла замуж, и Скотт признался Зельде, что любит только ее.

Она всегда была очень хороша собой, а тогда особенно – золотисто-рыжая, тонкое лицо, капризный рот, грация отличной танцовщицы, хотя балетную школу она бросила, и даже характером ее можно было любоваться: веселая, непокладистая, задиристая, временами отчаянная. Тогдашнему Скотту она была очень близка. Ей так же хотелось успеха, славы, шума. Но у нее были другие «стартовые условия», как скажет отец Ника Каррауэя в «Великом Гэтсби»: богатство заменяло положение и авторитет семьи. Мать баловала ее, как Молли – сына, и успешно избаловала. Ей позволялось многое, чего не разрешали трем старшим сестрам. Порывистая, любящая рискованные развлечения, она не боялась ничего: совсем ребенком она забралась за руль отцовского автомобиля, завела его и ехала, пока ее не поймали. Потом однажды позвонила в полицию, что на крыше их дома сидит ребенок, и, пока они мчались туда, залезла на указанную крышу и с восторгом смотрела на их появление. Ее местные кавалеры знали, что свидание с Зельдой может кончиться чем угодно – от поездки в соседний штат до полицейского участка.