Александр II - Время великих реформ

Но в море он встретил такой крепкий шторм, со вьюгой и морозом, причем еще открылась в кормовой части фрегата сильная течь от дурной конопатки, что это заставило Лисянского спуститься в Копенгаген, где я ему и приказал остаться окончательно зимовать. Это вышло к лучшему, потому что в Копенгагене есть прекрасная военная гавань и Адмиралтейство, тогда как в Киле ничего подобного нет.

Здесь, в Штутгарте, я нашел почтенного нашего Адмирала Графа Путятина, который завтра отправляется прямым путем в Петербург и привезет Тебе это письмо. Я с ним много говорил, много его расспрашивал и вполне разделяю его практический взгляд на вещи и предположения, основанные на полном знании обстоятельств тех краев и отношений.

Искренно и убедительно прошу Тебя, любезнейший Саша, подробно расспросить его, заставить его хорошенько высказаться и поддержать его против разных недоброжелательств, происходящих от того, что в Петербурге не всегда дела столь далеких стран выглядят таковыми, как они в действительности суть.

Главные предположения Путятина заключаются в необходимости ныне же, не теряя времени, окончательно определить наши границы с Китаем от Уссури до моря, с тем чтоб обеспечить наше владение всем Татарским морским прибрежьем с новыми гаванями Владимира, Ольги и другими, и кончить все это до приезда в Пекин Английского и Французского послов, которые нам могут много мешать. Английского Посла, Брюса, Путятин лично знает, и убежден, что он будет стараться нам пакостить всеми возможными средствами.

Затем Путятин убежден (и я вполне разделяю это убеждение) в необходимости и полной возможности послать обещанное оружие морем, а не сухим путем, и в неотложной необходимости послать и обещанных офицеров. Затем я бы просил Тебя поговорить с ним о назначении Посланника в Пекин и о личности Барона Боде [201], которого он для этого рекомендует. В этом вопросе Князь Горчаков другого мнения, но мне кажется, что Путятин прав, потому что лучше знает обстоятельства края.

Когда Путятин кончит все дела в Петербурге, я попрошу Тебя дозволить ему отдохнуть после тяжелых двухлетних трудов и оставаться при своей семье во Франции, где он в высшей степени может быть нам полезен, наблюдая за нашими заграничными заказами и следя вообще за всеми морскими и механическими усовершенствованиями. В теперешнюю минуту было бы особенно важно, чтоб он мог подробно и достоверно разузнать про окованные суда (vaisseaux à carapaces).

В Штутгарте я нашел также Головнина, приехавшего из Парижа вместе с Путятиным. Он мне передал следующее поручение Графа Киселева: Павел Дмитриевич полагает, что в теперешнее время более чем когда-либо нам нужно быть в самых лучших сношениях со Францией, что «qui veut la fin, veut les moyens [202]», и поэтому он весьма бы желал, чтоб из Ниццы я на моей эскадре посетил Тулон и оттуда приехал бы в Париж на один и не более как на два дня, pour faire une politesse [203].

Он не желает, чтоб я оставался дольше, дабы было ясно, что я приехал не для собственной забавы, а единственно из учтивости. Он убежден, что это сделает самое лучшее впечатление, и говорит, что это было бы de l’eau dans son moulin [204]. Перед отъездом моим из Петербурга Ты мне не раз говаривал, любезнейший Саша, что Ты не находишь препятствия, чтоб я побывал во Франции.

Если чрез подобную поездку я бы мог быть полезен Тебе и нашей Матушке России, Ты знаешь, что я всегда готов это исполнить. Посему я представляю это предложение почтеннейшего Павла Дмитриевича на Твое благоусмотрение и просил бы Тебя дать мне знать Твое приказание в Ниццу по телеграфу в таком роде: «Recue lettre par Poutiatine, approuve, или n’approuve pas le voyage [205]».

В Ницце или, лучше сказать, в Генуе находятся уже три наших судна – «Ретвизан», «Палкан» и «Баян». «Рюрик» сегодня хотел выйти из Лиссабона, про «Громобой» и «Медведь» еще не имею известий. Послезавтра 17-го числа мы полагаем отправиться в дальнейший путь через Швейцарию и le Mont-Cenis и быть в Геную через неделю, а оттуда идти прямо в Ниццу, где я дождусь, чтоб вся эскадра собралась. Жинка, Слава Богу, выдерживает дорогу очень хорошо и милее, чем когда-либо, и обнимает Тебя от всей души.

Никола тоже здоров и мил и начинает говорить по-французски, он кисает Па и Ма. Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души, также Твою милую Марию и детей.

Я не благодарил тебя еще, любезный Костя, за милое письмо твое из Ганновера. По телеграфу мы уже знаем о прибытии вашем в Штутгарт. Дай Бог вам теперь благополучно добраться до Ниццы, говорят, и там зима необыкновенно ранняя и суровая. Вот уже третья неделя, что мы окружены снегом, какого я не запомню в Ц[арском] С[еле], и при том постоянные морозы, доходившие до 13°.

Матушка перебралась в город тому 3 дня и, благодаря Бога, здорова, равно как и дети ваши, которых я видел в Зим[нем] Дв[орце]. Мы полагаем остаться здесь по обыкновенному до 24-го Нояб[ря].

По внутренним делам все, благодаря Бога, идет тихо, но деятельно. В Сов[ете] Мин[истров] решено много дел весьма важных равно и по Крест[ьянскому] Ком[итету] положены главные основания для рассмотрения Губер[нских] положений [206]. Все единогласно решили не обнародовать их отдельно, а подождать, пока все не будут разработаны. Доселе получены только 2, Нижег[ородское] и Петерб[ургское].

Хотя я большого прока от них не ожидаю, но все-таки можно будет воспользоваться хорошими мыслями, которые можно надеяться найти если не во всех, по крайней мере в некоторых из них и, придерживаясь главных общих оснований, составить с помощью депутатов и других вызываемых сюда экспертов нечто полезное и, надеюсь, практически исполнимое. По моему расчету, дело это прежде года не может быть окончено, следовательно, ты еще поспеешь сюда к окончательному обсуждению сего важного вопроса.

Дай Бог, чтобы он был разрешен как я того желаю: справедливо, безобидно и к будущему благу всех сословий, без всяких потрясений и внутренних смут. Бог милостив, и я на него вполне надеюсь. По морской части ничего особенного не было. «Штандарт» прибыл сюда благополучно, но по причине льдов я уже не мог его видеть. Сожалею, что «Светлана» вышла из Киля, надеюсь, что в Копенгагене ее порядком осмотрят и исправят так, чтобы течь в ней не возобновлялась. Не понимаю, отчего она могла произойти?

Посылаю тебе два письма на твое имя Муравьева-Амурского, врученные мне по его приказанию прибывшим сюда г.-м. Корсаковым. Я их никому не показывал, ибо они бы его окончательно рассорили со всеми министрами, но сообщил выписки тем, до которых упоминаемые в них дела касаются [207]. После того от него получены еще другие бумаги, из которых видно, что ему уже известна сообщенная тобою резолюция моя насчет сосредоточения Амурских административных дел в Сибирском Ком[итете] [208].