Александр II - Время великих реформ

Все представления его к наградам я сам рассматривал, но должен был многое изменить, ибо они выходили из всякой меры. Жаль, что при всех его достоинствах, которые никто более меня не умеет ценить, он постоянно стремится к достижению такой власти, которая сделала бы его независимым от центральных управлений, чего я никак допустить не могу.

Горчаков сообщает тебе все, что до тебя касается по дипломатической части, равно и официальные приглашения Кор[оля] Греческого [209]его навестить, на что я тебе уже дал предварительное разрешение. В Берлине перемена министерства может иметь весьма неблагоприятные последствия при слабом характере Пр[инца] Регента, несмотря на всю его благонамеренность.

Между тем я получил от Имп[ератора] Наполеона чрез нарочно присланного доверенного лица проект секретного трактата на основании того, что было условлено нами на словах как в прошлом году в Штутгарте, так и в нынешнее Варшавское свидание с Пр[инцем] Наполеоном, и о чем я тебе лично говорил.

Я сделал в нем некоторые небольшие изменения, имеющие главной целью не вовлечь нас тотчас же в общую Европейскую войну, и отправил к нему обратно. Посмотрим, примет ли он их и на что решится. Из слов посланного должно заключить, что он намерен был немедленно отправить Пр[инца] Напол[еона] в Турин, чтобы заварить там кашу.

Все это для тебя одного, с тем чтобы ты ни под каким видом не обнаруживал, что оно тебе известно и в объяснениях твоих с Кор[олем] Сардинским [210]не выходил из того, что тебе было мною сказано при твоем отъезде. В случае свидания с Пр[инцем] Напол[еоном] тебе подавно следует соблюдать крайнюю осторожность, равно и с Кавуром [211].

Вот покуда и все. Желаю, чтобы ты отправил курьера этого к Мари в Рим, с тем чтобы он, разумеется, воротился через Ниццу.

Обнимаю вас обоих от всего сердца, равно и милого Николу. Жена и дети вас также обнимают.

Да хранит вас Бог.

Душевно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за милое письмо Твое от 16-го Ноября, которое получил с Фельдъегерем сегодня утром, и за все те интересные известия, которые Ты в нем мне сообщаешь. Мы сюда благополучно добрались, как Тебе уже известно по телеграфу, 24-го числа, к именинам Кати [212], но чтобы не перепутаться в рассказах, я начну со Штутгарта, откуда писал последнее письмо с Путятиным. Выехали мы оттуда в Понедельник 17-го числа, останавливались на два часа времени в Карлсруэ, чтоб посетить тамошнюю семью, и на ночлег добрались до Базеля.

18-го числа был переезд по чудной видами и работами железной дороге из Базеля в Берн. На полдороге, из Ольтена, мы с женою заехали на несколько часов времени в Цюрих, чтоб посетить там ее прежнюю гувернантку г-жу Вольф, которую жена не видала 11 лет. Старушка была ужасно счастлива и глазам своим не верила, что у ее прежней воспитанницы такой большой, почти 9-тилетний сын Никола.

19-го числа из Берна мы отправились на почтовых лошадях в Yverdon на Невшательском озере, откуда начинается железная дорога в Женеву, но опоздали в отход обыкновенного поезда, почему должны были взять экстренный, так что приехали в Женеву в 11 часов вместо 9. Это был скучный, тяжелый и утомительный день.

В Женеве нас дожидался Генерал-Адъютант Сардинского короля Actis, препочтенный человек, который совершенно остался dans les bons vieux principes [213]. Наш старый приятель D’Angrogna очень сильно захворал в Берлине и должен был там остаться, так что письмо Твое было вручено королю его Адъютантом Robillant. Утро 20-го числа мы оставались в Женеве, так что успели с женой сделать визит старушке Великой княгине Анне Феодоровне [214].

Ей 78 лет, и она почти что свежее Марии Павловны, по крайней мере хорошо слышит и видит. После раннего обеда мы в 3 часа отправились по чугунке в Савойю, а в 10 часов из S t-Jean-de-Maurienne, далее на колесах, так что к рассвету, проспавши очень хорошо в дормезе, были уже наверху перевала через Mont-Cenis, а в 8 часов утра были уже в Сузе, где начинается Пьемонтская железная дорога. Там мы отдохнули часа три, позавтракали, вымылись, оделись и в 1 час были уже в Турине.

Нас встретил на станции Принц Кариньян [215]. На улице были выстроены 2 батальона Савойской бригады. Во Дворце Король с дочерьми нас дожидались внизу лестницы. Он меня встретил и обнял как старого приятеля. На жену он смотрел во все глаза и просто пожирал ее глазами. Жинка же во все время нашего пребывания в Турине вела себя с таким тактом, что меня душевно радовала, и была так digne vis-à-vis du Roi [216], что он во все время вел себя прилично и не говорил не только что ни одного неприличного замечания, но даже ни одного двусмысленного слова.

После того, что король нас проводил в наши комнаты, я отправился с визитом к нему и имел тут с ним длинный разговор. Он благодарил, во-первых, за Твое письмо и просил сказать Тебе слова, что он готов на все услуги и что Ты всегда найдешь в нем самого верного и искреннего союзника. Потом спросил меня, знаю ли я про предмет посылки Принца Наполеона в Варшаву.

Я ему отвечал, что ни слова про то не знаю, так как Ты мне про это приказывал. Представь себе, что тогда он сам мне про все это рассказал в самых больших подробностях, все то, что Ты мне говорил, любезнейший Саша, по возвращении Твоем из Варшавы. Я все его слушал с удивленным лицом, как будто бы совершенную новость для меня.

Потом он сказал, что это такая тайна, что кроме него и Кавура никто, даже и из министров, про это ни слова не знают, и что все переговоры ведутся личной его перепиской с Наполеоном [217]. Что он очень рад слышать, что мы за Австрию не вступимся. Тут я ему отвечал, что Ты приказал ему сказать, что Австрия ни в каком случае не может рассчитывать на нашу помощь или поддержку, – но ни слова не говорил про собрание войск наших на их границе, как они с нами сделали в 1854 и 1855 годах, хотя из разных намеков и замечаний его ясно было видно, что ему очень хотелось иметь от меня подобного рода удостоверение, но я нарочно от этого уклонялся.

Потом он долго говорил про растущее неудовольствие в Ломбардии, про организацию Сардинской Армии, которая может выставить до 150000 войска в самое короткое время, про личный состав генералов, между которыми есть несколько весьма дельных голов, про то, что он сам хочет принять команду. Потом он много говорил про кампанию 1848 года [218], рассказывал, как часто победа была у них в руках, и они ее теряли от слабости начальников и нераспорядительности, как то было при Santa Lucia и после Goito, и даже утром под Наварой.

Тут пришлось ему говорить про Отца своего короля Карла-Альберта [219], и я удивлялся, с каким тактом и приличием он касался этого щекотливого предмета. Как, сохраняя сыновнюю обязанность любви и уважения к своему Отцу и Государю, он умел указывать на его ошибки и недостатки. Это ему делает самую большую честь.