Николай I - Мое самодержавное правление

Если вы будете упрямо лелеять мечту отдельной национальности, независимой Польши и все эти химеры, вы только накликаете на себя большие несчастия. По повелению моему воздвигнута здесь цитадель, и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город, я разрушу Варшаву, и уж, конечно, не я отстрою ее снова.

Мне тяжело говорить это вам – очень тяжело государю обращаться так со своими подданными; но я говорю это вам для вашей собственной пользы. От вас, господа, зависеть будет заслужить забвение прошедшего. Достигнуть этого вы можете лишь своим поведением и своею преданностью моему правительству.

Я знаю, что ведется переписка с чужими краями, что сюда присылают предосудительные сочинения и что стараются развращать умы. Но при такой границе, как ваша, наилучшая полиция в мире не может воспрепятствовать тайным сношениям. Старайтесь сами заменить полицию и устранить зло.

Хорошо воспитывая своих детей и внушая им начала религии, верность государю, вы можете пребыть на добром пути.

Среди всех смут, волнующих Европу, и среди всех учений, потрясающих общественное здание, Россия одна остается могущественною и неприкосновенною.

Поверьте мне, господа, принадлежать России и пользоваться ее покровительством есть истинное счастье. Если вы будете хорошо вести себя, если вы будете выполнять все свои обязанности, то моя отеческая попечительность распространится на всех вас и, несмотря на все происшедшее, мое правительство будет всегда заботиться о вашем благосостоянии.

Помните хорошенько, что я вам сказал».

И хотя наши враги и либералы всех стран поспешили выставить эти слова как живое доказательство враждебного духа, гнездящегося еще в Польше против ее царя, и как выражение продолжающегося в нем самом раздражения и чувства мести против поляков, однако люди благоразумные и беспристрастные видели в речи императора Николая, напротив, отголосок благородной искренности и твердости монарха, который, не обращаясь к обыденным фразам милости и обещаний, предпочитает им, как в беседе отца, слова неприкрашенной, вразумляющей его детей истины.

После этой аудиенции государь в коляске с князем Паскевичем поехал по варшавским улицам и осмотрел Александровскую цитадель, которая уже была не только почти совсем устроена, но и вооружена орудиями, направленными на Варшаву, в подтверждение слов государя о грозящей городу, в случае новой дерзкой попытки, неизбежной каре.

Посреди цитадели уже возвышался и тот памятник, которого сооружение императору Александру предназначено было народным представительством в 1830 году, за несколько месяцев до безрассудного приговора, произнесенного тем же самым собранием о свержении с престола преемника благодетеля Польши.

Следующую ночь мы провели в Новогеоргиевске, где государь осмотрел войска и все укрепления, также уже почти оконченные, и присутствовал на одном из крепостных валов при опытах над новыми ракетами, которыми менее чем в полчаса были разрушены широкие апроши [346], вооруженные осадными орудиями.

Потом, отобедав наскоро, мы отправились в Брест-Литовский, становившийся также первостепенною крепостью, и после трех дней, посвященных осмотру и маневрированию корпуса генерала Крейца, поехали в Киев.

Вследствие посланного мною туда вперед приказания не дожидаться государя, если он будет позже девяти часов вечера, мы, приехав уже почти в полночь, застали иллюминацию потухающей, площадь перед Печерскою лаврою совершенно безлюдною и самую церковь запертою.

Вся обитель, эта колыбель русского иночества, которую нам никогда не случалось видеть иначе как кипящею народом, была погружена в сон и безмолвие. Мне едва удалось отыскать монаха, который нам отпер двери собора. Пока он зажигал несколько свечей, только одна лампада, тускло теплившаяся перед иконою, освещала наши шаги под этими древними сводами.

Государь запретил сказывать о своем прибытии митрополиту и кому-либо из братии и, припав на колени, более четверти часа провел в уединенной, благоговейной молитве о своей семье и своем царстве. В таинственном полумраке этого величественного храма, пережившего столько веков, вызывавшего в душе столько религиозных и исторических воспоминаний, нас было всего лишь трое, и я не помню, чтобы мне случалось когда-нибудь в жизни молиться с таким умилением.

Ночь и окружавшая нас тишина еще более располагали к благочестивым думам, чем торжественность церковного обряда и стечение народа.

Государь остановился у генерал-губернатора графа Гурьева и утром вновь осмотрел, в числе других публичных заведений, университет Св. Владимира, в аудитории которого уже начинало стекаться значительное число уроженцев западных губерний.

Укрепления вокруг Киева заметно подвинулись вперед с последнего посещения нами этого города, и огромная оборонительная казарма уже была подведена под крышу. Она особенно порадовала государя тем, что для ее цоколя был употреблен камень, не уступавший в красоте граниту и даже походивший на лабрадор, который отыскали по личным его указаниям, вопреки общему мнению, утверждавшему, что в этом крае не существует камня.

Между тем выпавший уже в довольно большом количестве снег значительно затруднял переходы наши по необитаемым пустырям, по которым мы пробирались к укреплениям с деятельною живостью, отличавшею императора Николая, особенно во всем касавшемся до инженерной части.

По осмотре этих укреплений и потом небольшого отряда войск государь возвратился домой и вскоре вышел к собранным по его приказанию в залах графа Гурьева университетским студентам и воспитанникам других учебных заведений, которых милостиво увещевал хорошо себя вести, старательно учиться и в особенности прилежать к русскому языку, исключенному дотоле глупым польским патриотизмом из круга домашнего воспитания.

Среди этой толпы молодых людей вдруг явился английский посол лорд Дургам, отправившийся к своему петербургскому посту через Константинополь и Одессу, чтобы увериться собственными глазами в отношениях России к Порте и в приготовлениях наших на Черном море, в которых английское министерство все еще доискивалось чего-то неприязненного против Турции.

Дургам на деле убедился в противном. С одной стороны, султан в приемной своей аудиенции поручил ему кланяться императору Николаю как великодушному своему союзнику и покровителю, а с другой – для опровержения неосновательных опасений Лондонского кабинета государь просил Дургама послать в наши черноморские порты английского морского офицера, принадлежавшего к посольской свите, пригласив двух других офицеров той же свиты сопровождать себя в дальнейшем пути и присутствовать при осмотрах войск; и то и другое Дургам принял с благодарностью.