Николай I - Мое самодержавное правление

12 июля я оставил Фалль и, чтобы испытать мои силы, проехал до Петербурга не останавливаясь. Императорская фамилия была на маневрах в Красном Селе, куда и я отправился. Императрица, увидев меня с балкона своего дворца, позвала к себе, а несколько минут спустя вошел государь и заключил меня в свои объятия.

Мы ушли к нему в кабинет, и он стал расспрашивать о моем здоровье; я с сокрушенным сердцем принужден был сознаться, что мои силы еще не позволяют думать о дальней и утомительной поездке и что вместо какой-нибудь пользы от меня могли бы последовать в ней лишь хлопоты и остановка. Он велел позвать Арендта, который объявил, что такое путешествие убьет меня и что мне необходимо еще несколько месяцев покоя.

Государь разделял и сам это мнение и милостиво изъявил сожаление свое о том, что не может взять меня с собою. Решено было, что в путешествии мое место заступит граф Орлов. Он находился в то время в Лондоне, куда послан был поздравить молодую королеву Викторию с восшествием ее на престол; но его вскоре ждали обратно.

Я, с моей стороны, поехал в Петербург осмотреться в моих канцеляриях, уже целые пять месяцев мною заброшенных, и вступил в исправление обычной моей должности.

31 июля императрица отправилась в Москву, где ее ожидал цесаревич, уже возвратившийся из Сибири. Государь в тот же день поехал через Псков, Динабург, Ковно, Вильно, Бобруйск и Киев в Вознесенск, где впоследствии соединились с ним императрица и цесаревич, а я вернулся в Фалль, горюя о том, что мне не удастся быть с его величеством в Грузии, где я впервые начал боевую службу, и в земле войска Донского, посреди которого оставалось еще столько храбрецов, моих сотоварищей на поле битв.

Императрица на пути своем из Москвы в Вознесенск посетила Воронеж и остановилась прямо у собора, в котором почивают мощи святителя Митрофания; вечером она с великою княжною Мариею Николаевною и князем Волконским вторично посетила собор, где провела целый час в уединенной молитве, и наконец на следующее утро, перед самым своим выездом, снова туда заехала.

Весть об этом благочестивом поклонении императрицы новопрославленному святителю разнеслась по всем концам России и исполнила радости сердца всего православного ее населения.

В конце сентября я возвратился из Фалля, чтобы снарядить в путь великих княжон Ольгу и Александру Николаевн и трех младших великих князей. Они ехали в Москву для встречи там сначала их августейшей родительницы, а потом родителя.

Все это юное поколение жило в Царском Селе и приняло меня с тою радостью, с какою молодость всегда приветствует весть о всякой поездке. Мы отправились вместе и спокойно ехали до Москвы целых шесть суток. Для меня такой образ путешествия был совершенною новостью. Тремя днями после нас прибыла в Кремлевский дворец и императрица.

При дворе в это время крайне беспокоились о государе, зная, что он за Кавказом, откуда обратный путь его лежал через горы, обитаемые неприязненным нам населением.

Один я, которому были известны нравы этих горцев, их благоговение к имени русского царя, никогда не обвиняемого ими в злоупотреблениях или строгости его чиновников и, напротив, составляющего единственную их надежду на лучшую будущность, – один я утверждал, что жизнь государя безопаснее между этими полудикими племенами, чем была бы в образованных странах Европы, где демагогия уже полвека как подрыла уважение к коронованным главам и готова посягнуть на того, который один могущественною своею рукою охраняет и троны и спокойствие народов.

Предвиденье мое оправдалось, 28 октября вечером государь благополучно прибыл в Москву вместе с августейшим своим наследником.

Государь принял меня необыкновенно милостиво и ласково, говоря, что он, несмотря на всю заботливость о нем графа Орлова, на каждом шагу чувствовал мое отсутствие. Потом его величество велел мне быть у него на следующее утро вместе с великим князем наследником и военным министром графом Чернышевым.

В это утро, в продолжение трех часов, потом опять вечером, с 7 до 9, и, наконец, еще на следующий день утром, от 8 до 11, он рассказал нам всю свою поездку, день за днем, с необыкновенною ясностью, точностью и подробностью.

Возвратившись к себе, я поспешил положить его рассказ на бумагу. Вот, но только в кратком очерке, сущность слышанного мною в продолжение этих восьми часов. Я ввожу здесь государя в первом лице, как будто бы рассказ был им самим записан.

«Я остановился, за две версты не доезжая Пскова, чтобы осмотреть строящиеся тут, вблизи шоссе, прекрасные здания полковых штабов 2-й гренадерской дивизии, а в самом Пскове осматривал городскую больницу, тюремный замок, полубатальон военных кантонистов, гимназию с принадлежащим к ней пансионом и четыре батальона 1-й пехотной дивизии.

В Динабург, куда мы приехали 2 августа в 6 часов вечера, я, кроме 2-й пехотной дивизии и гренадерского саперного батальона, подробно осмотрел вновь построенный арсенал, провиантские магазины и крепостные работы. Все идет там прекрасно; но весенние разливы еще продолжают много портить, а укрепление песчаного грунта валов потребует еще немало издержек и трудов. Шоссе, выходящее из тет-де-пона, бесподобно и много красит местность.

В Ковно мы прибыли 4 августа в 2 часа утра, и я сделал маневры собранному там 1-му корпусу, которым остался очень доволен. Окрестности Ковна представляют превосходную местность для смотров и учений, довольно притом обширную и разнообразную, на которой можно маневрировать в продолжение целых суток.

Тут случилось происшествие, очень меня огорчившее, а все-таки прекрасное. Маневры заключились штурмом города, и голова колонны, под командою дивизионного начальника Мандерштерна, остановилась на самом берегу Немана, от которого паромы, чтобы придать всему больше сходства с настоящею войною, отведены были к противоположному берегу. Проезжая мимо этого отряда, я сказал в шутку: “Ну, что ж, только-то! Чего вы тут ждете?”

И вдруг Мандерштерн, приняв сказанное мною за приказание, дал лошади шпоры и исчез в глубине реки, а за ним бросилась и вся первая рота. С большим трудом вытащили его из воды; к счастью, никто не утонул; но бедняк Мандерштерн, уже без того страдавший от старых ран, схватил жестокую горячку.

На другой день я пошел к нему, чтобы осведомиться о его здоровье и попенять за то, что он принял мои слова за серьезные. Позднейшие известия о нем, благодаря Богу, совершенно успокоительны; но эта черта показывает человека!

Оставив Ковно 9-го числа, осмотрев по пути бывшую греко-униатскую, а теперь нашу православную Почаевскую лавру, я въехал в Вильно в 10 часов вечера. Все улицы были наполнены народом, принявшим меня с изъявлениями большой радости; это – вещь, которая не приказывается и которая все-таки хороша, хотя я не слишком рассчитываю на привязанность ко мне этих молодцов. Благодаря генерал-губернатору князю Долгорукову город много выиграл относительно опрятности и вида довольства.