Николай I - Мое самодержавное правление

На ночлеге во Владикавказе меня ожидали мой конвой черкесов и линейных казаков, возвращавшихся из Петербурга по выслуге срока своей службы, и депутаты от разных горских племен. Надо бы видеть взгляды, с которыми мои молодцы казаки следили за каждым движением этих господ, из которых, правда, у многих были настоящие разбойничьи рожи.

Я растолковал депутатам, чего желаю от их одноплеменников, не для увеличения могущества России, а для собственного их блага и для спокойствия их семейств; сказал им далее, что они, для удостоверения в истине моих слов, могут спросить присутствующего тут муллу, который, по моему повелению, прожил несколько лет в Петербурге, чтобы учить магометанскому закону их собратий и детей, вверенных моему воспитанию, наконец, заключил тем, что я требую только, чтобы они жили спокойно, наслаждаясь благами своей прекрасной родины, и не покушались бороться против неодолимой для них силы русского оружия.

Они, кажется, вразумились в мои слова, и мы расстались приятелями; притом все изъявили желание проводить меня до Екатеринограда. Таким образом, в моем конвое было по крайней мере вчетверо более врагов, чем своих, и все усердствовали защищать меня против самих же себя. Все это представляло довольно любопытное зрелище. Некоторые из отцов просили меня взять их детей на воспитание.

Надо сказать, что до сих пор местное начальство принималось за свое дело совсем не так, как следует; вместо того, чтобы покровительствовать, оно только утесняло и раздражало; словом, мы сами создали горцев, каковы они есть, и довольно часто разбойничали не хуже их.

Я много толковал об этом с Вельяминовым, стараясь внушить ему, что хочу не побед, а спокойствия; что и для личной его славы, и для интересов России надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив этих дикарей с выгодами порядка, твердых законов и просвещения; что беспрестанные с ними стычки и вечная борьба только все более и более удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, без того любящих опасности и кровопролитие.

Я сам тут же написал Вельяминову новую инструкцию и приказал учредить в разных пунктах школы для детей горцев как вернейшее средство к их обрусению и смягчению их нравов. Надеюсь, что Вельяминов меня понял и вперед дело пойдет лучше.

Розен сделал много хорошего, но по слабости своей еще больше попустил беспорядков и злоупотреблений, так что зло берет верх над добром, и я велел Орлову присоветовать ему просить увольнение от должности. Надо позаботиться о немедленном его замещении, и я уже написал князю Паскевичу, чтобы он уступил мне Головина.

Осмотрев во Владикавказе военный госпиталь и в Пятигорске 16 октября все заведение минеральных вод, офицерскую больницу, казармы военно-рабочей команды, церковь и гулянья, я к ночи переехал в Георгиевск, где успел взглянуть на арсенал и госпиталь. Тут я принял депутацию закубанских племен и сказал им почти то же самое, что прежде говорил другим депутатам во Владикавказе.

Я осмотрел находящиеся в Ставрополе войска, а потом военный госпиталь, который размещен по частным домам; при сильном движении через этот город на линию и в Грузию необходимо поскорее выстроить для военного госпиталя большое особое здание.

До Ставрополя сопровождали меня мои черкесы и казаки, никак не согласившиеся уступить другим чести меня конвоировать; они собирались скакать еще и далее, но я не допустил их до того и простился тут с этими людьми, показавшими мне истинно трогательную преданность.

19 октября в 3 часа пополудни я прибыль в Аксайскую станицу на Дону, где ждал меня мой сын в качестве атамана всех казачьих войск. Остаток дня и всю ночь я чувствовал себя очень нехорошо, так что даже принужден был принять лекарство и провести все 20-е число в Аксае. На следующий день мы отправились в Новочеркасск, куда въехали верхами.

У заставы нас встретил наказной атаман, весь израненный старик Власов, с генералами своего штаба, множеством офицеров и толпою любопытных, которые все проводили нас до собора. Тут стоял войсковой круг с войсковыми регалиями, посреди которых архиерей и прочее духовенство встретили меня с крестом и святою водою.

Выйдя из церкви, я взял из рук храброго Власова атаманскую булаву и вручил ее наследнику, в знак главного его начальствования над всеми казачьими войсками. Пальба из всех орудий города возвестила введение его в должность.

22 октября новый атаман представил мне войска, собранные под Новочеркасском. Всего было в конном строю до 18 000 человек. Кроме четырех гвардейских эскадронов, полков атаманского и учебного и артиллерии, все прочее – совершенная дрянь: негодные лошади, люди, дурно одетые, сами офицеры, плохо сидящие на коне.

К искреннему моему сожалению, все это показалось мне скорее толпою мужиков, нежели военным строем. Продолжительный мир и довольство обабили казаков: они обратились просто в земледельцев, как иначе и быть не могло при отдаленности их от границ и от всякой опасности. Надо будет подумать о преобразовании их устройства.

За обедом у меня, к которому были приглашены все генералы и полковники, я откровенно высказал им мое мнение. Старые усачи сами стыдились того плохого положения, в котором вывели перед меня свое войско.

Вечером я был на бале и не могу сказать, чтобы дамы поразили меня своею красотою или изяществом своих манер; но устройство и роскошь праздника еще более меня убедили, что казаки променяли прежнюю суровость своих нравов на утонченные наслаждения образованности. К несчастью, для восстановления прославленной их удали нужна бы продолжительная война. Это последнее явление в драме моего путешествия не было утешительно.

23 октября утром мы выехали в Воронеж, куда прибыли 24-го вечером. Поблагодарив там Бога и святого Его угодника за благополучное совершение длинного и трудного пути, я уже нигде более не останавливался до Москвы».

В1837 году поступил я на юридический факультет в императорский С.-Петербургский университет, переведенный в том году из Семеновского полка на Васильевский остров, в обширное здание бывших 12 коллегий, где помещается и поныне.

Согласно желанию покойного императора Николая Павловича и стараниями бывшего в то время министра народного просвещения графа С. С. Уварова, университет в первый же год своего обновления наполнился молодыми людьми многих аристократических фамилий [359].

Вместе с разрешением носить шитые золотые петлицы на воротниках мундиров вменено было студентам в обязанность ходить постоянно в треугольных шляпах при шпагах (без темляка [360]) и отдавать честь царской фамилии и генералам, становясь во фронт и спустив с плеча шинель, как это требовалось от офицеров.