Николай I - Мое самодержавное правление

В царствование Николая I все военно-учебные заведения Петербурга стояли каждое лето лагерем в Петергофе, образуя самостоятельный отряд, под общим начальством (в мое время) директора школы подпрапорщиков и юнкеров генерала Сутгофа.

Это был человек небольшого роста, с рыжими волосами, выстриженными под гребенку, не носивший ни усов, ни бакенбард. Голос он имел неприятный, какой-то особенно резкий, скрипучий, а манерами напоминал скорее светского фата, чем генерала-воспитателя.

Мы, инженеры, терпеть его не могли и не упускали ни одного случая сделать ему какую-нибудь неприятность. Этого Сутгофа кадеты прозвали – Капфик. Что это было за слово – я не знаю, но оно привилось, и в разговорах никто из нас иначе не называл его.

Помню по этому поводу следующий случай. В одной из газет было напечатано объявление такого содержания: «Пропал рыжий кобель, кличка Капфик, с красным ошейником. Доставившему его в школу гвардейских подпрапорщиков, в квартиру директора, дано будет щедрое вознаграждение».

Основываясь на этом объявлении, собачники начали приводить Сутгофу разных собак, называя их Капфиками. Сутгоф, конечно, знал о прозвище, данном ему кадетами, и понял, что это проделка с объявлением – дело их рук. А так как более всего ему досаждали инженеры, то он и сообщил свое подозрение на нас директору нашему генералу Ломновскому.

Начались у нас допросы, сначала секретные, потом уже и явные. Сам Ломновский призывал многих из нас к себе в кабинет, то ласкою, то обещаниями, то угрозами выпытывая признание. Почему-то и я попал в число тех, кого он считал необходимым допросить лично.

Помню, что он пытал меня добрых полчаса, но, конечно, ничего не выпытал, так как я действительно не имел ни малейшего понятия о том, кто мог быть автором этого объявления, и даже сомневаюсь, чтобы оно вышло из нашего училища. Вернее предположить, что это объявление было делом мести кого-нибудь из школы подпрапорщиков, обиженного Сутгофом.

С нами он не имел прямых отношений, и если мы не любили его, то более, так сказать, теоретически, чем за что-нибудь существенное. Нам только нравилось дразнить его на ученьях небрежным исполнением фронтовой службы и доставляло большое удовольствие, когда он горячился и выходил из себя. В особенности мы выводили его из терпения, когда он затевал делать репетиции перед царскими смотрами.

Однажды накануне царского смотра, когда нам давали обыкновенно отдых и пускали гулять по Петергофу, я зашел с двумя-тремя товарищами на Ольгин остров, где на дворцовой башне помещалась на подставке большая зрительная труба. Мы начали ее наводить на разные отдаленные предметы, стараясь, между прочим, прочитать надписи на судах, стоявших в Кронштадте.

Сторож башни, отставной старик солдат, подошел к нам побеседовать.

– Вот, – говорит он, – вы забавляетесь этой трубой, господа, а того и не знаете, что вчера государь в эту самую трубу на вас глядел…

– Правда?

– Я ж вам говорю! Ученье у вас было на военном поле, а государь сидел тут и смотрел в трубу. Уж и ругал же он вас, господа!

– Кого это?

– Да вас, анжинеров. Я вот так стою недалечко, примером хоть бы тут, на эфтом вот месте, и дыхнуть не смею, и смотрю только, как бы мне наготове быть, коли что спросит; а он глядит в тубу да и ворчит про себя: уж эти, говорит, анжинеры шалуны, фронта не держат, равнения тоись; а ружья-то, говорит, у них, как частокол какой. Ужотко, говорит, я им задам на смотру! А когда у вас, господа, царский-то смотр будет?

– Завтра, оттого нас сегодня и распустили.

– А! Вот оттого-то государь и зашел вчерась сюда посмотреть, как вы готовитесь к смотру… Ну, смотрите, будет вам завтра на орехи!

– Разве государь очень сердился? – спросили мы.

– Да уж так-то ворчал, так ворчал, и все на анжинеров. Плохо у вас дело…

Мы не разуверили старика и оставили его в страхе за завтрашний смотр. Действительно, на последней генеральной репетиции мы особенно зло дурачились над Сутгофом, делая решительно наперекор ему. Если он заметит, что средина фронта слишком выдалась, то она осадит назад, но так, что выйдет еще хуже.

Если он крикнет, что левый фланг отстает, то он выдвинется вперед, а правый отстанет и так далее. Под конец ученья Сутгоф подскакал курцгалопом к нашему ротному командиру полковнику Скалону и, отчаянно махнув рукою, сказал ему:

– Полковник Скалон! Пропадете вы завтра с вашими инженерами!

Полковник Скалон только молча приложился к козырьку и, подъехав к нам, сказал своим добрым, отеческим голосом:

– Господа! Ну, зачем вы так шалите?

Он знал очень хорошо подкладку дела, так как на его домашних учениях мы вели себя образцово, и потому был совершенно спокоен за царский смотр.

На этом смотру продолжалась та же история. Сутгоф, до приезда государя, старался нас выровнять, но это никак ему не удавалось. Раз десять он подъезжал нас ровнять и всякий раз уезжал, с отчаянием говоря Скалону, что он с нами пропадет.

И удивительный, право, был этот человек, Сутгоф! Каждый год повторялось одно и то же, а он все-таки не мог понять, что ему не следовало нас трогать! Если бы он меньше доказывал рвения, мы давно перестали бы делать ему назло.

По правде сказать, я ожидал, что государь сделает нам какое-нибудь замечание за то, что на учении Сутгофа мы дурачились. Но, по-видимому, государь знал, или по крайней мере догадывался, о наших отношениях к Сутгофу, и, вероятно, его сочувствие лежало на нашей стороне, так как, проезжая по фронту и здороваясь со всеми корпусами, подъехав к нам, он не поздоровался, а сказал: «Хорошо, инженеры!». Можно вообразить себе удивление и досаду Сутгофа.

Затем, во все продолжение смотра, мы не только не получали никакого замечания, но, наоборот, за каждый ружейный прием, за каждое движение, только и слышали то «хорошо, инженеры», то «спасибо, инженеры».

Государь хвалил и благодарил нас не в счет гораздо больше и чаще, чем все другие корпуса, тогда как, говоря по справедливости, мы далеко не были лучшими фронтовиками и, конечно, в этом отношении уступали всем кадетским корпусам уже потому только, что на обучение фронту имели гораздо менее времени, чем они.

Это обстоятельство и заставляет меня думать, что, расхваливая нас, государь хотел дать Сутгофу урок, как надо с нами обращаться.

Но Сутгоф не принадлежал к числу тех людей, которые понимают подобные намеки.

В число наших лагерных упражнений входила, между прочим, наводка понтонного моста. В те времена в наших войсках употреблялись понтоны двух родов: в конно-пионерных дивизионах понтоны, или лодки, были готовые, возившиеся на длинных роспусках; в саперных же батальонах понтоны были складные, то есть состояли из рам, которые известным образом складывались и обтягивались непромокаемой парусиной во время самой наводки моста.