Николай I - Мое самодержавное правление

В нашем училище были складные понтоны. Это маленькое объяснение я считаю нужным сделать, чтобы понятнее был следующий рассказ.

Государь, помимо общих фронтовых смотров всем кадетским корпусам, производил каждое лето особый смотр нашему училищу в искусстве наводить понтонный мост. Одно лето в Петергофе гостил несколько дней, не помню, какой-то прусский принц. Как раз во время его присутствия государь и назначил сделать нам смотр наводки моста.

Когда мы явились к тому месту речки (протекавшей недалеко от лагеря), где назначено было перекинуть мост, наши фуры с понтонами были уже там, и мы, в полной парадной форме, с ружьями, выстроились фронтом к речке. Скоро начали прибывать один за другим разные высокопоставленные особы: свиты государя, прусского принца и весь дипломатический корпус.

Собрание было очень многочисленное и блестящее: эполеты, ордена, звезды, ленты, шитье на мундирах, султаны касок, перья на шляпах – все это пестрело и блестело очень живописно на густой зелени парка. Мы с любопытством рассматривали невиданные мундиры иностранцев и перешептывались между собою.

Наш полковник Скалон спокойно ходил перед фронтом, разговаривал с офицерами или подходил к нам с каким-нибудь замечанием. Он никогда не волновался перед приездом государя, зная, что мы постараемся и, как говорится, не выдадим его. Поэтому, выстроив нас, он скомандовал: «Вольно!» и больше ни о чем не заботился.

Но вот прибежал Сутгоф. Ему, в сущности, на этом чисто инженерном смотру ровно нечего было делать, и хотя на этот раз он мог бы оставить нас в покое. Но как ему было не порисоваться перед таким блестящим собранием иностранцев и как не показать вид, что вот и он, маленький генерал Сутгоф, играет тут некоторую роль.

И вот он ни с того ни с сего начал нас дрессировать.

– Смирно! На пле-чо!

Разумеется, мы вскинули ружья кое-как.

– Что это значит? – кричал он. – Полковник Скалон! Да как же вы представите такую роту государю? Что это за приемы? На краул!

Мы отшлепали еще хуже.

– Да это невозможно! – волнуется Сутгоф. – Помилуйте! Рекруты, только что приведенные из деревни, сделают лучше. А какое равнение?

Он подбежал к левому флангу и начал оттуда равнять.

– Третий с правого фланга – грудь вперед. Второй взвод – подайся назад!.. Равнение направо. Как вы ружья держите, господа? Да это ужасно что такое! Бабы, идя на сенокос, ровнее грабли держат, чем вы ружья.

Но чем более он горячился, тем мы делали хуже и хуже. Он подбегал то к нам, то к Скалону, то к зрителям из свиты, которым, видимо, жаловался на нас; снимал каску, вытирал пот с лица, опять подбегал к нам, опять к свите и хлопотал, одним словом, так, как муха в басне хлопотала с упавшим возом.

Но вот махальный дал знак, что едет государь.

Скалон спокойно вышел на середину, перед фронтом, и своим ровным, уверенным голосом скомандовал: «Смирно!» Я взглянул при этом на свиту и заметил, что все присутствовавшие улыбнулись и очень оживленно заговорили между собою. О чем они могли так говорить в эту минуту?

Разумеется, о том, что генерал Сутгоф, несмотря на все свои хлопоты и крики, ничего не мог с нами поделать, а одного слова Скалона достаточно было, чтобы мы замерли и вытянулись в математическую линию. Я уверен, что даже иностранцам в эту минуту сделались понятными наши отношения к Сутгофу, который, между прочим, не оставлял что-то горячо объяснять, переходя от одних к другим.

Он, по-видимому, не понимал комического положения, в которое мы его ставили своим пассивным сопротивлением.

Государь приехал на дрожках, которые остановились невдалеке, со стороны правого фланга. Еще не выходя из экипажа, когда кучер только что задержал лошадь, государь крикнул нам издали:

– Хорошо, инженеры!

Это он, для начала, похвалил наше равнение. Затем, скинув шинель, он подошел к принцу, раскланялся со свитой и обратился к нам:

– Здравствуйте, дети!

– Здравия желаем, ваше императорское величество!

Государь сам начал командовать некоторые ружейные приемы, и что ни прием, то похвала от него: «Хорошо, дети! Спасибо, инженеры!» После ружейных приемов он скомандовал несколько построений и движений и точно так же за каждое или хвалил, или благодарил нас. Мне, конечно, в это время было не до Сутгофа, и я не мог заметить, как на него действовали расточаемые государем похвалы нам, но полагаю, что не всякий в это время согласился бы быть в его шкуре.

Окончив фронтовой смотр, государь приказал нам составить ружья и приготовиться к наводке моста. Для этой операции мы должны были переодеться: снять каски, портупеи, мундиры и надеть полотняные рубахи и фуражки. Все это было исполнено в одну минуту, и мы уже стояли, каждый номер на своем месте, у понтонных фур.

Когда последовала команда наводить мост, я заметил, что многие в свите вынули часы, чтобы определить время, в какое мы окончим работу. Живо мы разобрали содержимое фур, составили рамы, связали их, обтянули полотном и стащили к берегу; в понтоны сели гребцы и начали въезжать, один за другим, в линию моста.

По мере того как понтоны выстраивались, на них накидывались продольные брусья и застилались сверху, поперек, широкими досками. Затем поставлены были стопки для перил, и чрез них протянуты веревки. Мост был готов.

– Сколько времени? – спросил кого-то государь.

– Семнадцать минут, ваше величество, – ответили ему.

Государь обратился тогда одновременно и к своей свите и к нам.

– Вчера, – сказал он, – я смотрел наводку моста гвардейским конно-пионерным дивизионом. Они навели в двадцать три минуты, а эти дети в семнадцать минут. Спасибо, дети! Благодарю, полковник Скалон!

Государь пошел по мосту на другой берег реки, и вся свита, человек по крайней мере в двести, последовала за ним. Когда они переправились, государь приказал провести по мосту батальон пехоты (бывшего дворянского полка) и батарею артиллерийского училища, которые собственно для этого были уже приготовлены.

Батальон прошел повзводно, в ногу, производя этим равномерную качку понтонов. Но когда поехала артиллерия, то у одного из ездовых лошадь заупрямилась и придвинулась слишком близко к перилам. Протянутая веревка, разумеется, не могла ее удержать.

Лошадь наступила на самый край настилки, доска опрокинулась, и лошадь провалилась в понтон, к счастью не задавив и даже не задев сидевшего в нем гребца. Понтон, прорванный ногами лошади, погрузился на дно. Сидевшие по концам его гребцы поплыли к берегу. Вся часть моста над этим понтоном провалилась, и вода, встретив препятствие, клокотала тут, как в шлюзе.

Я, в числе других товарищей, был в это время на берегу. Как только катастрофа совершилась, одни из нас побежали на мост, а другие, в том числе и я, бросились в воду отстегнуть от постромок провалившуюся пару лошадей и вывести их на берег.