Арман Жан дю Плесси Ришелье - Мемуары «Красного герцога»

Но этот разговор остался без последствий. Она не стала настаивать на своей просьбе, так как Пленвиль, дворянин из Пикардии, который был доверенным лицом ее мужа и ее самой и сожалел о том, что они решили расстаться с Перонном, и еще больше о том, что город перейдет Принцу, объяснил ей, как им будет не хватать Перонна, рядом с которым располагались владения маркиза д’Анкра, да и их доходы могли уменьшиться наполовину. Скупая маршальша предпочла свою собственную выгоду всем доводам мужа и пожелала оставить Перонн.

В то время как продолжались попытки передать Шато-Тромпет и Перонн Господину Принцу, маршал д’Анкр повсюду хвастался тем, что сказал Королеве, будто он ее человек и она может располагать им, но что он не поддерживает ее в страстном желании распрощаться со своими друзьями, то бишь Принцем и г-дами дю Мэном, де Невером, де Лонгвилем, де Буйоном, которых он называл ее верными слугами, а также о том, что дружба его с ними основывалась лишь на служебных обязанностях и он считал партию Принца самой законной из всех.

Он дошел до того, что осмелился назвать ее одному лицу, приближенному к Королеве, неблагодарной и легкомысленной.

Все это передали Королеве, что не особенно настроило ее против него; между прочим, ей донесли, что он хотел подыскать местечко и для гугенота де Буйона, что шло вразрез с королевскими интересами.

Времена были настолько злосчастными, что такие люди были самыми ловкими и самыми изобретательными по части интриг, а интриги их были таковы, что министры были более озабочены тем, как упрочить собственное положение, чем тем, что необходимо государству.

Видя, что маршалу д’Анкру никак не добиться удовлетворения своих просьб, герцог Буйонский додумался до хитрости, достойной его ума. Он пригласил к себе г-на де Бюльона с тем якобы, чтобы предупредить его как друга господ государственных министров, что Королева намерена вознаградить Принца, отдав ему Перонн, но что она предпочитает сделать это с их одобрения: вот он и желает предупредить их, чтобы они, такие опытные светские люди, опередили ее желания.

Узнав об этом, Королева мгновенно сообразила, что принцы хотят воспользоваться расколом, который, как им казалось, существовал между нею и ее министрами, и призналась, в связи с этим, г-ну де Бюльону, что и впрямь испытывает большое отвращение к слабости, которую канцлер проявил в деле барона де Люза, что сговор между остальными министрами и канцлером очень ей не по душе, но что она желает сговориться с ними, дабы помешать знатным господам, чьи интересы противоречат ее собственным интересам и интересам ее детей, дойти до нетерпимой наглости.

Ее Величество настолько была озабочена тем, о чем она поведала Бюльону, что, под предлогом поездки в свой дворец, который возводился в пригороде Сен-Жермен [94], велела передать приказ президенту Жанену прибыть туда же. С ним она говорила в том же духе, наказав ему передать это его сообщникам.

Эти ее разговоры еще не закончились, когда министры посоветовали ей предложить Принцу, дабы лишить его предлога для недовольства, крупные суммы на приобретение земель; они считали, что следовало выиграть время с помощью денег, а не ослаблять государство спорами из-за городов, что могло привести к тяжелым последствиям.

Щедроты Королевы не произвели большого впечатления на Господина Принца; Шато-Тромпет и Перонн слишком засели у него в голове, как и в голове герцога Буйонского, чтобы они не попытались придумать что-нибудь еще. Маркиз д’Анкр подсказал им, что лучше сделать; понимая, что доверие Королевы к нему подорвано, и не зная, как поправить положение, он посоветовал им выразить открыто свое недовольство и удалиться от двора: в этом, по его мнению, не было ничего опасного.

Было ясно, что де Гиз и д’Эпернон так нагло поведут себя при Королеве, что заставят ее снова призвать их к себе, как это уже случилось однажды, когда она призвала Принца и Графа.

Герцог Буйонский, рассудив, что это скорее в интересах маршала, чем в интересах де Гиза и д’Эпернона, с самого начала отнесся к этому с недоверием. Он понимал, что удаление от двора стольких принцев и дворян было делом не пустяшным и что прежде, чем на это решиться, им надобно крепко подумать.

С одной стороны, было опасно зайти слишком далеко в противостоянии власти и Их Величествам, с другой – следовало опасаться, что малейшие проступки со стороны удалившихся будут представлены оставшимися Королеве как немалые и даже одиозные преступления, чтобы полностью уничтожить их в ее глазах.

Но в конце концов они все на это решились, после того как герцог Буйонский повидался с маркизом д’Анкром и договорился с ним от имени всех, что тот будет наблюдать за настроениями Королевы, давать им советы относительно того, что им предстоит сделать для их общего блага, что они также будут доверять ему, что они не станут затевать в провинциях смуты и будут вести себя подобающим образом, не давая серьезного повода жаловаться на них.

Принц отправился в Берри; герцог Неверский – в Италию, сопровождая м-ль дю Мэн к ее будущему супругу; г-н дю Мэн – во Флоренцию со своей сестрой, которая направлялась туда, чтобы навестить свои владения; герцог Буйонский выехал в Седан.

Роскошь в те времена была велика по той причине, что королевские деньги вовсю текли к знати, согласно симпатиям Королевы, так что все это было весьма далеко от умеренности времен покойного Короля; отсюда вытекало, что дворянство осаждало Королеву просьбами об увеличении содержания или стенаниями по поводу изменений, надеясь извлечь выгоду для себя; это вынудило Ее Величество запретить своим эдиктом ношение одежд с золотым и серебряным шитьем, позолоту потолков домов и наружных частей карет; но эдикт был почти бесполезен.

Хотя принцы – недовольные, разобщенные и рассеянные по всему королевству – и давали повод опасаться того, что могут нарушить мир повсеместными заговорами и восстаниями, эти страхи все же были невелики в связи с тем, что гугеноты были присмирены, а их ассамблея в Ла-Рошели была распущена: все они разъехались по прибытии Ле Руврэ, которого Король послал туда в конце прошлого года.

Ле Руврэ доставил им и огласил в городской ратуше декларацию Короля, запрещающую продолжение их ассамблеи, предающую забвению все, что случилось, подтверждающую эдикт о замирении, – потому они и решили повиноваться, хотя и продолжали спекулировать словом «округ», не имевшим хождения во Франции, но употреблявшимся в Германии, где провинции поделены на округа.

Некоторые из самых отъявленных мятежников, которые недовольными покинули ассамблею в Сомюре, не упустили случая для тайных и злонамеренных сходбищ; но мэр, будучи предупрежден об этом, 11 января запретил им под страхом смертной казни собираться, после чего они стали умолять мэра лишь о том, чтобы он позволил им остаться в городе до того момента, когда декларация Короля будет подтверждена парламентами их провинций.