Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Сам Олифант приводил более приземленные доводы. Тот факт, что его кампания по своему содержанию совпадает с «излюбленной религиозной теорией, — утверждал он, — не обязательно лишает ее политической ценности». В 1879 г., в год Берлинского конгресса, он находился в Румынии, когда там имел место ряд вспышек антисемитизма. Он видел беженцев в Бродах и Лемберге и, глубоко тронутый их трагедией, отправился на конференцию Ховевей Сиона в Яссах. Зачарованный тем, как на глазах у него сбывается библейское пророчество, он тут же выехал в Константинополь, чтобы уговорить султана пожаловать евреям земли в рамках хартии о колонизации. Затем он отправился в Палестину для изучения условий на месте и в 1880 г. опубликовал книгу «Земля Гилеадская», предлагая создать в Палестине к востоку от реки Иордан еврейские поселения под властью Турции и протекторатом Великобритании.

Олифант считал, что Великобритания посредством евреев могла бы — даже должна — вдохнуть новую жизнь в азиатскую Турцию, причем так, чтобы ее можно было уберечь от посягательств остальных империалистических держав. В первую очередь он имел в виду Россию, представлявшую на тот момент основную угрозу, но его прогнозы сбылись и в отношении соперника, которого он не предвидел. «Вероятно, недалек тот день, — предостерегал он, — когда может оказаться, что наиважнейшие интересы Британской империи подвергаются опасности ввиду небрежения и нежелания подготовиться к вероятным бедам, какие могут надвинуться в ближайшем будущем».

Он признавал весома неблагоприятным, что в британских попытках укрепить азиатскую Турцию, то есть в политике Дизраэли, «Порта ошибочно усматривает желание завладеть Малой Азией». Но риск того стоит. Значимость Палестины с точки зрения стратегии и престижа самоочевидна. Эта страна — логичный отправная точка, а евреи — логичные колонисты. «Британии остается решить, возьмет ли она на себя задачу по восстановлению ее разрушенных городов и разработке ее огромных сельскохозяйственных ресурсов посредством репатриации народа, который первым овладел ею три тысячи лет назад, и заручится ли она огромным политическим преимуществом, какое воспоследует из подобной политики».

Описывая ситуацию в Палестине, какой он увидел ее в 1880 г., Олифант предлагает создать колонию на территории в полтора миллиона акров к востоку от реки Иордан, связанную железной дорогой с портом Хайфа и впоследствии прочими будущими железными дорогами с Акабой на Красном море и портами Суэцкого канала. К востоку от Иордана земли более плодородные, чем на ближнем, западном берегу, менее населенные, поэтому приобрести их будет проще. С проблемой существующего арабского населения Олифант справляется без труда: воинственных бедуинов можно прогнать, крестьян-арабов замирить и переселить в «резервации», как индейцев в Канаде. В ряде случаев местных феллахов можно использовать так, как предлагал полковник Кондер, — как рабочую силу под надзором евреев. В любом случае арабы «имеют очень мало прав на наше сочувствие, поскольку разорили страну, разрушили ее селения и грабили ее жителей, пока не низвели до нынешнего ее состояния».

Переселяющиеся сюда евреи станут турецкими поданными, а Сирия со временем — полунезависимой провинцией. Открытая для колонизации энергичным людям, известным «своей деловой хваткой, богатством и прилежанием», она сделается источником мощи для Турции в целом.

На фоне мучительной реальности первых еврейских колоний, где в тот момент полуголодные переселенцы бессильно смотрели, как их урожай гибнет под палящим зноем, прогноз Олифанта, возможно, был чересчур оптимистичным. Он пал жертвой заблуждения, свойственного многим неевреям: что все евреи объединятся в своем желании отправиться в Палестину и что еврейские богатства будут финансировать это возвращение. Он утверждал, что любая держава, которая может быть вовлечена в «неминуемые конфликты» на Ближнем Востоке, выиграет, если заручится в качестве союзника поддержкой этой «богатой, могущественной и космополитичной нации». Как Шефтсбери и прочие его предшественники до него, он забыл, что девять десятых евреев были не Монтефиоре и Ротшильдами, а представителями притесняемых меньшинств, едва добывающими средства существования. Эти энтузиасты так и не сумели осознать, что те евреи, кто хотел оправиться в Палестину, не имели ни денег, ни влияния (по сути, они вообще готовы были туда уехать по той простой причине, что им нечего было терять), а те евреи, у кого деньги и влияние имелись, в Палестину переселяться не желали.

Но доводы Олифанта в ходе его нескольких визитов в Константинополь о трудолюбии евреев, их деловой сметке и о том, как золото питательной рекой польется в Палестину, явились большим искушением для султана и нашли отклик у прогрессивной партии Турции. Также Олифант сумел заручиться ценным союзником в лице английского финансиста Виктора Казалета, владевшего акциями в строительстве железной дороги в долине Евфрата. Вдвоем они представили султану план дать евреям полосу земли в две мили шириной по обеим сторонам будущей железной дороги. План так и остался на бумаге, и в конечном итоге, когда коррумпированная клика изгнала партию реформ, старания Олифанта пропали втуне. Впрочем, его поражение было обусловлено временем. В самой Англии, где на смену Дизраэли пришли антиимпериалистически настроенные либералы, его план никого не интересовал. В Турции Абдул-Хамид, один из самых непостоянных правителей во всей истории, вдруг испугался мысли пустить в Сирию новый и сомнительный элемент. Его страшило, что в его владениях поселится еще одно немусульманское меньшинство, имеющее поддержку извне. Не станут ли эти люди, как христиане Ливана, постоянной причиной протестов Запада, не говоря уже предлогом для проникновения Запада в турецкие владения? Ливан уже потерян, остается под суверенитетом султана только формально, став сферой французского влияния после интервенции 1860 г. Султан не желал, чтобы Палестина превратилась во второй Ливан.

Дипломатических посланников Берлина стали принимать в Константинополе со все большей теплотой. Англия, на тот момент удовлетворенная действиями правительства мистера Гладстона, не предпринимала ничего в противовес этой тенденции. Мистер Гладстон питал отвращение к туркам, он ненавидел империализм в целом и как будто полагал, что если не обращать внимания на обязательства, которые взяла на себя Великобритания в результате империалистической экспансии, они исчезнут сами собой. Ирландия и гомруль представлялись ему важнее Европы, Азии, Африки и Америки вместе взятых. К несчастью, мир за пределами Ла-Манша, как бы мистер Гладстон ни поворачивался к нему спиной, никак не развеивался. Гибель в Судане генерала Гордона, оставленного на произвол судьбы в результате трагической некомпетентности либерального правительства, доказала, что имперские проекты Великобритании нельзя игнорировать. На волне возмущения из-за трагедии генерала Гордона мистер Гладстон и либералы были вынуждены уйти в отставку, на смену им вернулись лорд Солсбери и консерваторы.