Array Коллектив авторов - Регион в истории империи. Исторические эссе о Сибири

73 Приамурье. Факты, цифры, наблюдения… С. 720.

74 В 1896 г. раскольники составляли в Амурской области 10% населения, существенно меньше их было в Приморской области – 1%. См.: Капранова Е.А. Государственная переселенческая политика и ее религиозная направленность на Дальнем Востоке // Россия и Китай на дальневосточных рубежах. Благовещенск, 2002. Ч. 3. С. 559.

75 См.: Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1892; Сватиков С.Г. Россия и Сибирь (К истории сибирского областничества в XIX в.). Прага, 1930; Вуд А. Сибирский регионализм: прошлое, настоящее, будущее? // Расы и народы. М., 1998. Вып. 24. С. 203–217; Watrous S . The Regionalist Conception of Siberia, 1860 to 1920 // Between Heaven and Hell: The Myth of Siberia in Russian Culture. New York, 1993. P. 113–131; Сверкунова H.B. Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования. СПб., 2002.

76 С.М. Лукьянов – П.А. Столыпину (16 января 1910 г.) // Архив внешней политики Российской империи. Ф. Тихоокеанский стол. Оп. 487. Д. 762. Л. 177-6.

77 Sunderland W. The «Colonization Question»: Vision of Colonization in Late Imperial Russia // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2000. Vol. 48. № 2. P. 231. См. также: Idem. Russians into Iakuyts? «Going Native» and Problems of Russian National Identity in the Siberian North, 1870-s – 1914 // Slavic Review. 1996. № 4. P. 806–825.

78 Термен А.И. Воспоминания администратора: Опыт исследования принципов управления инородцев. Пг., 1914. С. 2.

79 Куломзын А.Н. Пережитое // РГИА. Ф. 1642. Оп. I. Д. 204. Л. 107. Об опасениях сибирского сепаратизма см.: Ремнев А.В. Призрак сепаратизма//Родина (Москва). 2000. № 5. С. 10–17.

80 Попов И.И. Забытые иркутские страницы: Записки редактора. Иркутск, 1989. С. 59; Сватыков С.Г. Россия и Сибирь. Прага, 1930. С. 78.

81 Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. М., 1966. T. I. С. 380, 534.

82 Нансен Ф. Страна будущего //Дальний Восток. 1994. № 4/5. С. 185.

83 Куприянов А. Великороссия и Сибирь – материк этнического спокойствия в море имперской конфликтности (1881–1904 гг.) // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М., 2001. С. 122–135; Дятлов В.И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? М., 2000 (глава 2, «Китайская диаспора и дискуссии о „желтой опасности“ в дореволюционной России»).

84 Ливен Д. Россия как империя: сравнительная перспектива // Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России. М., 1999. С. 273.

В первой половине XIX века подошел к своему логическому завершению один из этапов процесса строительства Российского имперского пространства. Имперскую политику этого донационального периода можно охарактеризовать как совокупность военно-административных, социально-экономических и идеологических мероприятий, направленных на регулирование отношений между центром и окраинными территориями. Поиски наиболее эффективных методов управления регионами продолжались на всем протяжении XVIII века и эволюционировали от установки на централизацию и унификацию власти до использования децентрализаторских элементов. Интегрируя вновь присоединенные внешние окраины (Закавказье, Сибирь, Степной край и др.) в имперскую модель административного управления, самодержавие избегало унификаторского подхода по отношению к ним, стремясь учитывать региональные особенности. Вместе с тем в имперской политике присутствовала тенденция к постепенной модернизации принципов управления, судебной системы, социально-экономических отношений на окраинах по образцу центральных провинций. Фактически применительно к XIX веку речь идет об оформлении нового направления имперского администрирования – региональной политики, требующей дифференцированных подходов к каждой административно-территориальной единице.

Неотъемлемой составляющей завершающего этапа интеграции окраин в империю являлось утверждение четких государственных границ как гаранта имперской безопасности и территориального единства. Совершенно очевидно, что попытка российского самодержавия установить границы в Степном крае во многом была результатом переноса европейского дискурса геополитики на азиатскую почву (о чем ярко свидетельствует язык публикуемых ниже документов, в частности, попытка рационализации пространства Степного края с помощью маркировки природных рубежей и соотнесения административной единицы с характером населения). Но специфика географических условий азиатской России, образ жизни населения региона, сложность геополитической ситуации (столкновение различных империй) обусловили потребность в дифференцированном подходе к понятию «граница».

Предложенная А. Рибером классификация «границ» достаточно удачно вписывается в реалии Степного края начала XIX века 1. В данном случае можно говорить о трех взаимосвязанных типах границ. Прежде всего – граница политическая (в терминологии офицера Генерального штаба, сотрудника Русского географического общества М.И. Венюкова – «действительная» государственная граница 2), представляющая линию военных крепостей и форпостов. Последние рассматривались в качестве этапов продвижения в Центрально-Азиатский регион (см. ниже Представление генерал-губернатора Западной Сибири И.А. Вельяминова военному министру А.И. Чернышеву от 23 марта 1835 года). Определение границ Омской области демонстрирует важность соотношения политической границы с границей культурно конструируемых метарегионов – европейского и азиатского. Наконец, социально-экономический тип границы образуется в результате столкновения двух жизненных укладов – оседло-земледельческого и кочевого скотоводческого. Основанные на различных социально-правовых нормах (обычном праве и унифицированном законодательстве), эти жизненные уклады с начального момента своего взаимодействия порождают многочисленные противоречия и конфликты 3. Используя терминологию современной геополитики, данную типологию возможно объединить в сложносоставной феномен «азиатской границы» 4, под которой понимается нестабильное, постоянно изменяющееся пространство, выступающее как база для последующего расширения имперской территории. Применительно к Сибири и Степному краю еще более адекватным кажется определение «евразийская» (а не «азиатская») граница. В книге такого представителя российского евразийского движения, как П. Савицкий, она определяется как укрепленная линия, то появляющаяся, то исчезающая 5. Действительно, с начала XVIII века самодержавная власть, руководствуясь преимущественно необходимостью защиты южных территорий государства от набегов казахских кочевников, инициировала строительство «линий» военных укреплений (Сибирской, Иртышской, Колыванской и др.). Последние представляли собой крепости и форпосты, расположенные на достаточно большом расстоянии друг от друга 6. Например, Сибирская линия протянулась на достаточно протяженном пространстве от Бухтарминской до Звериноголовской крепости. Практика возведения отдельных оборонительных укреплений, которые впоследствии превратились в административные центры Сибири и Степного края, позволила имперскому центру определить направления последующей экспансии. Н.Ю. Замятина охарактеризовала данную политику как стратегию «оцентрования территории» 7. Эта стратегия заключалась в создании отдельных административных опорных пунктов (городов, укреплений) с целью утверждения позиций империи в регионе. Основывая военные пункты, государство утверждало свое право на данное пространство, формировало соответствующую имперскую идеологию, умозрительные, а впоследствии и вполне реальные представления о его принадлежности и полной зависимости от имперского центра. Организация военно-административных единиц значительно опережала процессы торгово-промышленного проникновения в Степной край.