Найджел Клифф - В поисках христиан и пряностей

Денег, как и людей, в Португалии всегда не хватало, и даже имея ключи от казны тамплиеров, Энрике не мог бесконечно оплачивать дорогостоящие экспедиции. В Лиссабоне открыли свои представительства богатые итальянские финансисты, и Энрике выдал лицензию генуэзцам, флорентийцам и венецианцам на оснащение кораблей и спонсирование плаваний, всегда, впрочем, оставляя за собой долю в прибылях. Новая политика оправдалась: в 1445 году к Африке направилось целых двадцать шесть кораблей под парусами с красными крестами ордена Христа, принадлежавшего Энрике.

К тому времени корабельщики и экипажи принца нашли идеальное судно для исследования побережья и – что равно важно – для возвращения домой. Каравелла была изящным судном с низкой посадкой, способным идти вдоль берега и входить в устья рек. Она была оснащена латинским, или треугольным, парусом, позаимствованным через арабов из Индийского океана [134]и который откликался на малейший бриз и позволял идти ближе к линии ветра, нежели обычная квадратная оснастка. А еще, учитывая, что на корме имелась одна-единственная каюта, оно было чудовищно некомфортно и двигалось мучительно медленно. Пока корабли ползли вдоль побережья Сахары, приходилось постоянно выставлять дозорных, которые высматривали бы буруны, говорящие, что впереди косяки рыбы либо мели. Требовалось наносить на карту линию берега, а также исследовать лежащие возле берега острова. Надо было бросать лоты, чтобы замерить глубину, а ночью всю работу вообще приходилось прекращать. Дальше к югу сильные течения тащили каравеллы к берегу, и им пришлось поднять паруса и отойти за пределы видимости суши. Чтобы вернуться домой, им потребовалось углубиться в Атлантический океан, борясь (они шли галсами) с северо-восточными пассатами, пока не зашли достаточно для того, чтобы поймать западные, которые пригнали их назад в Лиссабон.

Награда, однако, была немалой. Например, разрешилась старинная загадка, куда деваются птицы: в Сахаре зимой моряки видели ласточек, аистов, горлиц и грачей, а летом – соколов, цаплей и лесных голубей, на африканскую зиму улетавших в Европу. В их сетях бились странная рыба-меч и диковинные рыбы-прилипалы, а мясо и яйца снежных пеликанов и грациозных фламинго составляли экзотичное дополнение к рациону. Сойдя на берег, они дивились бескрайним песчаным просторам песка и животным, обитавшим среди камней. Они видели крыс размером больше кролика и змей, способных проглотить козла, пустынных антилоп и страусов, бесчисленные стада газелей, ланей, без счета ежей, диких собак, шакалов и прочих тварей, совершенно человеку неведомых. От туч желтой и красной саранчи воздух темнел на мили вокруг, на дни скрывал солнце, и где бы они ни опускались, уничтожали все на поверхности земли. После бурных гроз голая земля расцветала за один день, песчаные смерчи ревели, как ужасные пожары, и бросали черепах и птиц, точно листья.

Вбив в землю деревянные кресты, чтобы объявить ее собственностью Христа, первопроходцы отправились устанавливать контакт с туземцами, и их ошеломила ложная чехарда мелких царств и племен и сбивающее с толку многообразие их языков. Поскольку для начала знакомства они, высадившись на берег, подходили, лязгая доспехами, к пустынным пастухам, ужинавшим верблюжьим молоком, или к мирным рыбакам, жарящим на костре из водорослей рыбин или черепах, и с криком «Португалия и Святой Георгий!» захватывали пару пленников как информаторов и переводчиков, непонимание было взаимным.

Когда европейцы расхрабрились и стали продвигаться в глубь материка, то наткнулись на гористые местности, где росли лучшие на свете финики, но обитали там, по слухам, каннибалы, и на пустынные города мусульман, где дома и мечети были построены исключительно из блоков соли [135]. Временами им встречался какой-нибудь из прославленных верблюжьих караванов. Верблюды служили для перевозок и пропитания разом: тех животных, которым повезло меньше, не поили месяцами, затем заставляли напиваться чрезмерно, чтобы после их можно было убить во время перехода и брать воду из них. Смуглые купцы носили тюрбаны, отчасти скрывавшие их лица, и белые плащи с красной полосой, а еще ходили босыми. Это были мусульмане, торговавшие серебром и шелками из Гранады и Туниса в обмен на рабов и золото, и они были полны решимости держать чужаков подальше от своих путей.

Со временем пустыня сошла на нет, и, миновав устье реки Сенегал [136], флот вошел в более густонаселенные тропики. Внезапно все стало казаться больше и красочнее. «Мне это представляется весьма чудесным, – писал преисполненный надежд венецианский искатель приключений Кадамосто, когда флот еще проплывал Сахару, – что за рекой все люди очень черные, высокие и крупные, их тела хорошо сложены, а сама земля зелена, полна деревьев и плодородна; тогда как на этой стороне люди коричневатые, маленькие, худощавые, недокормленные и малого роста; а земля здесь бесплодна и безводна» [137].

Перед глазами европейцев предстал новый мир, какой не могло нарисовать даже самое буйное воображение. Здесь мужчины прижигали себя раскаленным железом, а женщины татуировали себя раскаленными иглами. Туземцы обоих полов носили золотые кольца в проколотых носах, ушах и губах, и еще больше золотых колец звенело у женщин между ног. Новоприбывшие изумлялись тянущимся к небу деревьям, раскидистым мангровым лесам и говорящим птицам с ярким оперением. Они купили мартышек и бабуинов, чтобы отвезти домой; они глазели на бегемотов, стали свидетелями охоты на слона и отведали мяса этого гигантского животного, которое оказалось жестким и безвкусным. Вернувшись домой, они поднесли экзотические дары принцу Энрике, в том числе ногу, хобот, шкуру и засоленное мясо слоненка. Бивень и ногу взрослой особи Энрике преподнес своей сестре.

Поначалу африканцы были в равной мере зачарованы новоприбывшими. Они терли им конечности слюной, проверяя, не является ли их белизна краской. Они как будто сочли их волынки своего рода музыкальными животными. Они на весельных лодках подходили к каравеллам, приняв их (или так казалось португальцам) за огромных рыбин или птиц, пока не увидели матросов и не сбежали.

К немалому смятению европейцев, вскоре выяснилось, что и тут тоже исповедуют ислам. Тем не менее вера туземцев была далека от фанатизма, они были по большей части бедны, и по меньшей мере некоторые – счастливы вести дела с христианами. Во время одной экспедиции в глубь Сенегала Кадамосто пригласили в столицу ближайшего королевства [138], где – типично для его собратьев-первопроходцев – он ожидал увидеть монархию европейского типа и настоящий двор. Подходя к трону, он увидел, как просители бросаются на колени, склоняют головы до земли и посыпают песком обнаженные плечи. Пресмыкаясь таким образом, они ползли вперед, объявляли свое дело, после чего их бесцеремонно отсылали прочь. Поскольку выяснилось, что жен и детей подданного здесь могут схватить и продать в рабство в наказание даже за самый мелкий проступок, Кадамосто решил, что волнение и дрожь просителей вполне уместны. Царю и его приближенным, одобрительно отметил он, повинуются с много большей готовностью, чем в Европе, хотя, добавил он, люди тут «большие лжецы и обманщики».