Найджел Клифф - В поисках христиан и пряностей

Более двух тысяч лет портовый город под названием Сеута стоит, притулившись в тени южного Геркулесового столба. Сеута занимает клочок земли, связанный с северным побережьем Африки горной грядой, известной как Семь вершин [22] Горная гряда заканчивается пиком высотой три тысячи футов – Джебель-Муса, или Горой Моисея, – это альтернативный кандидат на южный Геркулесов столб. . Маленький перешеек тянется в самое Средиземное море и внезапно обрывается у большого холма, называемого Монте Ачо – Маяковый холм. С его вершины хорошо виден известняковый обрубок Гибралтарской скалы у побережья Испании. Гибралтар, северный из двух Геркулесовых столбов, подарил свое имя бурному проливу, открывающему Атлантический океан. Здесь Африку от Европы отделяют каких-то девять миль воды, и здесь раз за разом с одного континента на другой переходила История.

Сегодня мы считаем Европу и Африку двумя резко отличными друг от друга континентами, разделенными пропастью цивилизации, но до недавнего времени это разграничение не имело смысла. На протяжении столетий людей и товары легче было перевозить по воде, чем по суше, к тому же власть империи и торговля сближали народы Средиземноморья. Финикийские первопроходцы добывали серебро в Испании, а олово – в далекой Британии. Напротив Сицилии они построили легендарный Карфаген и с тем же пониманием стратегической важности узких проливов создали в качестве западного форпоста Сеуту. Вслед за ними пришли колонисты-греки, основывая поселения от Испании до Сицилии и посадив на трон Египта потомков телохранителя Александра Македонского, династию Птолемеев. Затем пришли римляне, сровнявшие с землей Карфаген и укрепившие Сеуту, которую превратили в военный лагерь на краю света. В европейских языках слово Mediterrannean (Средиземноморье) происходит от латинского выражения, означающего «середина земли», но политическая реальность, равно как и имперская гордость породили более расхожее римское название Mare Nostrum – «Наше море». От ощущения этого права собственности римлянам тем невыносимее было видеть, что варвары-вандалы прокатились по Франции и Испании, хлынули через Гибралтарский пролив, прошли по африканским провинциям Рима и вышли в самое Средиземное море, где, заселив более крупные острова, нашли свое призвание в пиратстве и в конечном итоге разграбили сам Рим.

Но какими бы ни были оживленными морские пути, ничто не могло подготовить северные побережья Средиземноморья к событиям 711 года. В том году, стянувшись у Сеуты, мусульманские армии преодолели пролив и на 781 год установили исламское правление в Западной Европе. Возглавлял экспедицию обратившийся в мусульманство бербер по имени Тарик ибн Зияд, и гора, под которой он высадился, была названа Горой Тарика – по-арабски это звучало как Джебал-аль-Тарик, или – для нас – Гибралтар.

В то время Испания, а это название средневековая Европа относила ко всему Пиренейскому полуострову, включая не возникшую еще Португалию, находилась под властью варваров-готов, отобравших ее у вандалов, которые, в свою очередь, отвоевали ее у Рима. За каких-то три года мусульмане сумели прогнать поджавших хвост готов в предгорья на севере, где у тех было в достатке времени поразмыслить над крахом своего государства, который посчитали Божьей карой за греховность правителей [23] Хотя причиной поражения готов считалась Божья кара за их беспрестанные гражданские войны, Божий промысел увидели и в том факте, что изгнанные вожди отбросили былые распри, избрали единого правителя и основали королевство Астурия, ядро христианских государств, которые со временем начнут наступление на ислам. В 772 году первый король Астурии Пелайо одержал незначительную победу над берберами, которую позднее стали отождествлять с началом испанской Реконкисты. «Я не стану водить дружбу с арабами, – вложил в его уста громкие слова один хронист, – не покорюсь я и их власти… Ибо мы полагаемся на милость Божию в том, что с невысокого холма, который перед вами, начнется возрождение Испании и армии готского народа». Постоянные и повторяемые притязания на преемственность между Испанией готов и новыми католическими королевствами помогали оправдать войну против ислама как возвращение Пиренейского полуострова его законным правителям. Joseph F. O’Callaghan. Reconquest and Crusade in Medieval Spain (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2003), 5–6. . Покорив большую часть полуострова, арабские военачальники и их берберские войска хлынули на северо-восток через гористое ожерелье Пиренеев во Францию.

Ставкой было – ни много ни мало – само христианство.

Дважды за первые сто лет существования ислама арабские армии осаждали Константинополь [24] Осады имели место в 674–678 и 717–718 годах. В 717 году к Константинополю подступила армия, насчитывавшая, согласно разным источникам, от 80 тысяч до 120 тысяч человек; с моря атаковали тысяча восемьсот боевых галер. Армию на суше тогда истребили голод, заморозки и болезни, «греческий огонь» уничтожил значительную часть флота, а оставшиеся корабли потонули во внезапно налетевшем шторме. и дважды не смогли одолеть его монументальные стены. Дважды город на Босфоре отражал удары огромных флотилий, и дважды арабские боевые корабли ходили несолоно хлебавши по водам, маслянистым от смертоносного нового вещества, называемого греческим огнем. Константинополь теперь превратился в восточный оплот съежившегося и немощного христианства и не собирался сдаваться. Вторжение в Испанию началось как отчаянная попытка захватить хотя бы клочок земли, раз представилась такая возможность, но уже вскоре этим вторжением стали руководить из самого сердца исламской империи. Его предводители планировали пройти по всей Европе, аннексировать земли, брошенные на произвол судьбы Римом, и напасть на Константинополь с тыла – с Балкан. Если бы они преуспели, проложенный на карте полумесяц вокруг Средиземного моря замкнулся бы в полный круг.

Десять тысяч арабов и берберов ворвались во Францию, пронеслись по Аквитании, сожгли Бордо и двинулись по старой римской дороге, ведшей от Пуатье к священному городу Туру. Ровно через сто лет после смерти Мухаммеда мусульманская армия стояла в каких-то 150 милях от ворот Парижа.

В тумане войн, окутавшем Европу темных веков, известия об эпохальных событиях, разыгрывавшихся в дальних пределах Средиземноморья, приносил ненадежный ветер слухов. Сама мысль о том, что эти дальние раскаты грома предвещают молниеносный удар в самое сердце христианства, казалась невероятной, почти непостижимой. Но вот армия в тюрбанах, воодушевляемая чужой верой, скачущая под незнакомыми флагами под рев неведомых рожков и нестройное бряцанье цимбал, выкрикивает пугающие проклятия на чужом языке и все быстрее движется по осенним полям Франции.