Евгений Кычанов - Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»?

П. Рачневский полагает споры о том, «были ли деяния Чингис-хана прогрессивными или негативными», бессмысленными, ибо не он первый «выпустил на волю экспансионистский натиск кочевников», «не он выдумал идею универсальной монархии». Он оказался только «удачливой экспонентой» этих сил, «завоевания Чингис-хана не были ни первыми, ни последними попытками кочевников Центральной Азии установления господства над культурными народами» [Рачневский, с. 184].

Мы привели лишь немногие из множества оценок, которыми пестрит значительная по объему литература о Чингисхане. Стоит остановить внимание читателя на двух моментах, и прежде всего на якобы «врожденной» экспансии кочевников. Это серьезный довод, подтверждение которому видят в самом способе кочевого производства, в экономической необходимости – отсутствие нормальной торговли толкает кочевников на обмен силой, на ограбление оседлых соседей; в более повышенной «воинственности» кочевников, вызванной их образом жизни. В этом вопросе в науке пока нет полной ясности, однако, окинув взором путь, пройденный человечеством, нельзя утверждать, что кочевники были всегда более жестокими и неумолимыми завоевателями, чем оседлые народы. Если обратиться, например, к взаимоотношениям оседлых цивилизаций современного Китая с кочевниками Центральной Азии, то можно обнаружить, что китайцы постепенно поджимали кочевников, оттесняли их в глубины Азии, медленно, но неуклонно продвигая свои границы и сферу распространения своего этноса к северу. Совсем не случайно современные историки видят положительным в действиях Чингис-хана то, что он нанес удар «по захватнической политике китайских императоров и чиновников, постоянно стремившихся к угнетению кочевых народов, в том числе монголов» [Чулууны Далай, с. 3].

И наконец, еще об одном, очень важном. Р. Груссе неправ в том, что убийства забываются. Пирамиды из черепов не забываются. Человечество запомнило Чингис-хана не как правителя, обеспечивавшего достаточно надежную торговлю между Востоком и Западом (кстати, этот тезис наука не подтвердила конкретными исследованиями), а прежде всего как кровавого завоевателя. Какой бы ни была Геростратова слава, Геростраты, к сожалению, не остаются в проигрыше, их помнят. Человечеству не безразлично, какой ценой оно оплатило пути из Азии в Европу и обратно, проложенные монголами. И у историка всегда есть право на то, чтобы сказать: «А что, если бы…» Если бы Монголию объединил не Темучжин, а Чжамуха, Ван-хан, Таян-хан или кто-либо еще из «природных монгольских ханов»? Завершилось бы это объединение такой же внешней экспансией или нет? Была ли одержимость Чингис-хана, его ненасытность как завоевателя велением эпохи или свойством его характера? Пусть даже некоторые черты характера Чингис-хана отражали особенности того общества, в котором он жил, мера его собственной жестокости была исключительно его личным свойством. И будь на его месте другой, меньше было бы пролито крови, и человечество меньше бы заплатило за те «блага», которые связываются с именем завоевателя. Нет, не может человечество не задумываться о цене тех или иных исторических событий, поэтому оно так или иначе всегда представляло и сейчас представляет счет всем Чингис-ханам, какие бы цели они перед собой ни ставили.

А Чингис-хан и не искал себе оправданий. А. Борщагов-ский, написавший послесловие к одному из изданий книги И. Калашникова «Жестокий век», вслед за покойным монгольским академиком Ринченом, с которым он имел беседу о Чингис-хане, полагает, что Чингис-хану «открылась страшная тщета собственной жизни, его бессилие победить смерть, перед которой он еще более жалок, чем покорный судьбе нищий пастух». Он предполагает, что разрушенными оказались не только владения сопредельных народов, но и прежде всего личность самого Чингис-хана [Калашников, с. 764–767]. «Нравственная казнь», которую А. Борщаговский приписывает Чингис-хану и которую, кстати, трудно обнаружить и в романе И. Калашникова, и в сентенции Ринчена, за которыми следует А. Борщаговский, – антиисторическая выдумка, которая не находит ни малейшего подтверждения во всем том, что мы знаем о Чингис-хане. У Чингис-хана не было и тени раскаяния в содеянном, он был тверд в том, к чему, как он верил, его призвало Небо, и был последователен в своих действиях до последнего своего часа.

Однако нельзя, как это сделал В. Чивилихин, полагать Темучжина – Чингис-хана «человеком без морали» [Чивилихин, с. 175]. Он руководствовался моралью своего общества, моралью «природных ханов», к числу которых принадлежал. И среди этих принципов имелись и такие (например, верность долгу), которые не вызовут осуждения и сейчас.

Современная монгольская и советская историческая наука исходит из того, «что историческую роль Чингис-хана нельзя оценивать однозначно. Она была прогрессивной в том смысле, что соответствовала объективно-историческому процессу консолидации монгольской народности и формированию единого монгольского феодального государства». Когда же Чингис-хан «встал на путь захватнических войн, его деятельность приобрела реакционный характер». Войны эти оказались губительными и для самой Монголии, они «способствовали разобщению монгольской народности, истощали людские ресурсы Монголии, обусловили длительный политический, экономический и культурный ее упадок в последующие века» [ИМНР, с. 136–137]. «Труды Чингис-хана пропали, – пишет П. Рачневский. – Со времен Чингис-хана Монголия стала монгольской. Но монголы никогда не стали монголами времен Чингис-хана» [Рачневский, с. 184–185]. Да, Чингис-хан объединил разобщенные, враждовавшие между собой татаро-монгольские племена в единое монгольское государство. Но и в данном случае не следует забывать, какой ценой было достигнуто это единство – судьба татар хороший тому пример. Выросшее в войнах и нацеленное на захватнические войны государство Чингис-хана, разросшееся впоследствии до гигантских размеров, мало что принесло самой Монголии. В монгольском произведении, которое некоторые исследователи относят к XIII в., «Сказании об Аргасун-Хуурчи», гонец, прибывший из Монголии к воевавшему в далеких восточных землях Чингису, на его вопрос: «Здоровы ли супруга моя, сыновья и народ мой?» – отвечает:

Войны принесли не только добычу, но и немалые бедствия простым монголам. Источники сообщают о разорении монгольских семей, о безлошадных кочевниках, о продаже монголов в рабство. Обнищание аратов подтверждает «ту истину, что завоевателями и угнетателями чужих народов были не вообще монголы, а только монгольские нойоны» [Мункуев, с. 385]. Тяжек был налог кровью. Лучшие людские силы были посланы за пределы страны на войну и остались за ее пределами, сложив головы на полях сражений или осев на завоеванных землях. Войны Чингиса наводнили Монголию награбленными предметами роскоши и пленными ремесленниками, производящими по преимуществу оружие и все те же предметы роскоши, но не внесли (да и не могли внести!) сколько-нибудь существенных изменений в основу хозяйства монголов – кочевое скотоводство.