Михаил Зефиров - Бриллианты на шее. Элита истребительной авиации Люфтваффе

Офицеров же, сохранявших полную самостоятельность в политических взглядах, НКВД и их пособники именовали «фашистами». Эти упрямцы, среди которых оказался и Хартманн, жили в отдельном бараке. И лагерная администрация, решив ограничить их влияние на остальных пленных, объявила, что этот барак далее будет находиться в полной изоляции. Тогда Хартманн обратился непосредственно к русскому коменданту с требованием восстановить их общение с окружающими. Как ни странно, его энергичный демарш помог, и советское начальство отменило решение своих лакеев.

Спустя какое-то время Хартманна вызвали в кабинет местного опера. В ходе беседы капитан НКВД открытым текстом предложил ему стать стукачом. Пилот категорически отказался и за «оскорбление советского офицера» получил десять суток карцера. Последний представлял собой грязную нору с земляным полом длиной три метра, шириной немногим более метра и высотой два метра. Для вентиляции и освещения служила отдушина в углу диаметром около семи сантиметров. Под ней стояла жестянка, использовавшаяся в качестве туалета. День и ночь можно было отличить только по лучу света в узкой отдушине. Каждое утро часовой приносил Хартманну, спавшему на голой земле, 600 граммов хлеба, два литра воды и пять граммов сахара.

Так он впервые познакомился с методами работы НКВД. Карцер служил для того, чтобы ломать самых упрямых. Одиночество, смрад, голод и холод должны были подавить решимость. Чтобы выдержать все это, надо было сосредоточиться на чем-то одном, и Хартманн мысленно обратился к своей жене. Он словно прокручивал в голове фильм, вспоминая в мельчайших подробностях их первую встречу, занятия в танцклассе, счастливые дни во время его отпусков во время войны. Он пытался представить, кто родился у них, мальчик или девочка. В итоге темнота карцера из врага превратилась в его друга. Она помогала отрешиться от окружающего и мысленно преодолевать пространство и время, отделявшие его от родных. В конечном итоге именно любовь и гармония его семейной жизни, его способность сосредоточиться на приятных воспоминаниях помогли ему выжить в плену.

И в дальнейшем сотрудники НКВД, а затем МВД и МГБ, не оставляли надежды склонить Хартманна к сотрудничеству. Во всех лагерях и тюрьмах, где он содержался, ему раз за разом делались новые предложения. Особенно яростная кампания по его «ломке» началась в 1947 г. Чего ему только не предлагали и чем не угрожали. В дело шло все, – от удивительных предложений поступить на службу в советскую авиацию до угроз физически уничтожить его семью в Западной Германии. В ответ Хартманн всегда говорил одно и то же – «нет». И опять люди в форме угрожающе размахивали руками: «Карцер!.. 20 дней, 40 дней, 60 дней… карцер, карцер…»

При этом ради справедливости надо отметить, что немецкие военнопленные, в том числе и Хартманн, практически не подвергались прямому физическому насилию, например в виде побоев. За десять с половиной лет, проведенных в советском плену, лишь однажды во время допроса лейтенант НКВД ударил его по лицу тростью и мгновенно за это поплатился. Хартманн схватил стул, на котором сидел, и ударил им по голове обидчика. Тот упал без сознания. Как ни странно, но пленный за этот отчаянный поступок отделался всего несколькими днями карцера.

Основным средством воздействия на пленных стало психологическое давление. Порой оно приобретало такую силу, что, казалось, ощущалось физически. Одним из главных приемов было лишение переписки с родными. Хартманну выдавали ровно столько информации из дома, чтобы он постоянно ощущал невыносимую тоску по родным. Первый раз ему разрешили написать домой в канун Рождества 45-го года – спустя восемь месяцев после того, как он попал в плен. Это письмо пришло в Германию лишь в январе 1946 г.

Вплоть до 1947 г. он мог ежемесячно отправлять домой открытку из двадцати пяти слов, но затем и эта «норма» была сокращена до… пяти слов в месяц. Ему удалось нелегально переправить с пленными, отпущенными домой, несколько писем, которые и стали для его семьи основным источником информации о нем.

За десять с половиной лет, что Хартманн провел в советском плену, его жена послала ему 350–400 писем, из которых он получил не более сорока. Так, только в мае 1946 г. он узнал, что еще 21 мая 1945 г. у него родился сын, которого назвали Петер. Малыш не смог пережить тяжелые и голодные послевоенные годы и умер в возрасте двух лет и девяти месяцев, но Хартманн узнал об этом лишь в феврале 1948 г. – два года спустя. В 1952 г. от воспаления легких умер его отец доктор Альфред Хартманн, и снова он об этом узнал лишь год спустя.

На Хартманне, казалось, испробовали все методы, но тот был готов умереть, но не сдаться. В 1949 г., находясь в очередной раз в карцере, он объявил голодовку. В течение трех дней он отказывался от куска хлеба, который был положен ему на день. На четвертый день Хартманна выволокли из камеры, чтобы принудительно накормить. Пока двое охранников крепко держали его, врач вставил ему в горло трубку, через которую текла сладкая яичная смесь. И так продолжалось 27 дней.

Тем временем еще в апреле 1947 г. в Москве состоялась конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, на которой было принято решение о репатриации немецких военнопленных до конца следующего 48-го года. На деле же репатриация затянулась до 1950 г. К тому же от нее на основании Постановления Совета Министров СССР от 2 августа 1947 г. были отстранены лица, служившие в частях СС, СД и гестапо, интернированные, на которых имелись компрометирующие сведения, а также все военнопленные генералы и старшие офицеры.

Затем в сентябре того же 47-го года Совет Министров СССР принял постановление о проведении судебных процессов над бывшими военнослужащими вражеских армий. После решения о сроках репатриации массовое осуждение военнопленных, превращавшихся таким образом в преступников, на которых не распространялись никакие международные конвенции и договоренности, обеспечивало еще на продолжительный срок наличие нескольких десятков тысяч рабочих рук, в которых Советский Союз тогда остро нуждался.

В конце 1949 г. в барак, где содержались Хартманн и другие оставшиеся пленные, явился офицер из администрации лагеря. Его сопровождала вооруженная охрана. Он залез на скамейку и начал читать заявление советского правительства. Оно содержало обвинения в зверских убийствах женщин и детей, уничтожение советского имущества и другие знакомые тирады в пропагандистском стиле Ильи Эренбурга. Далее шел длинный список фамилий, среди которых был и «Эрих Хартманн, майор, Люфтваффе» . А в заключение пленные услышали: «… все вышеперечисленные военнопленные с этой даты, по распоряжению Советского Правительства и в соответствии с советскими законами, считаются военными преступниками. Как военные преступники, эти военнопленные лишаются защиты Женевской конвенции и Международного Красного Креста и как преступники осуждены по советским законам. Все вышеуказанные военные преступники приговорены к 25 годам принудительных работ» .