Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Но если «лечебная тема» – всего лишь предлог, зачем Юсупов постоянно о ней вспоминает? Почему бы ему не двинуться более легким путем и не принять «музыкально-развлекательный» вариант, к которому явно тяготеет «старец», как основной?

Быть может, игра в доктора и пациента каким-то образом способна ускорить реализацию криминального замысла? Но если так, то чем тогда объяснить то, что Феликс в очередной раз берет тайм-аут?

В тот же вечер по телефону он сообщает Распутину о своем отказе ехать к цыганам, ссылаясь на необходимость усиленно готовиться к «репетициям» (экзаменам) в Пажеском корпусе. При этом, вместо того чтобы предложить какие-либо иные формы взаимного общения, князь фактически уклоняется от дальнейших встреч со «старцем»: «Подготовка к репетициям действительно занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились».

Если нежелание Феликса ехать вместе с Григорием на «Виллу Родэ» еще можно как-то объяснить соображениями конспирации, то его ремарка относительно невозможности активно готовить заговор, имеющий целью спасти империю от неминуемого краха, в связи с большой загруженностью по учебе выглядит откровенной нелепицей.

Из дальнейшего, однако, выясняется, что в действительности Феликс озабочен отнюдь не своими школярскими делами: просто он вынуждает Распутина помучиться ожиданием и, в свою очередь, ждет, когда тот не выдержит. Ждать приходится недолго.

«Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М. Г. Она меня остановила:

– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?

Я согласился».

В ходе очередной встречи Феликс, если верить его рассказу, весь вечер зондирует «старца» на предмет его гипотетической шпионско-вредительской деятельности, задавая ему картонно-риторические вопросы и пытаясь по ходу дела «прямодушно» его увещевать: «Григорий Ефимович, неужели вы на самом деле можете Думу распустить, и каким образом?»; «Почему вы знаете, Григорий Ефимович, чего от вас самих разные люди добиваются и какие у них цели? Может быть, они вами пользуются для своих грязных расчетов?»; «Григорий Ефимович, ведь этого мало еще, что вас любят государь и императрица… ведь вы знаете, как о вас дурно говорят… И всем этим рассказам верят не только в России, но и за границей… Вот я и думаю, что если на самом деле вы любите государя и государыню, то вам следовало бы отстраниться от них и уехать подобру-поздорову к себе в Сибирь, а то, не ровен час, прихлопнуть вас могут…»

Независимо от того, до какой степени содержание беседы в изложении Юсупова соответствовало действительности, нельзя не обратить внимание на тот факт, что, судя по реакции самого Распутина, его воображение в тот момент занимал отнюдь не разговор на политическую тему:

«Эй, ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем…

Оставшись наедине со мной, Распутин пододвинулся и взял меня за руку.

„Ну что, милый, – ласковым голосом произнес он, – нравится тебе моя квартира? Хороша?.. Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет…“

Он гладил мою руку и пристально смотрел мне в глаза.

„Ты не бойся меня, – заговорил он вкрадчиво, – вот как поближе-то сойдемся, то и увидишь, что я за человек такой… Я все могу…“

…Не отводя от меня глаз, Распутин погладил меня по спине, хитро улыбнулся и вкрадчивым, слащавым голосом спросил, не хочу ли я вина. Получив утвердительный ответ, он достал бутылку мадеры, налил себе и мне и выпил за мое здоровье.

„Когда опять ко мне приедешь?“ – спросил он…»

Несмотря на то что Распутин явно готов встретиться с Юсуповым как можно скорее, молодой князь в очередной раз выдерживает паузу и просит М. Г. позвонить «после того, как она снова увидится со „старцем“. Мне очень хотелось узнать, какое впечатление произвел на него мой последний с ним разговор».

Объяснение это выглядит тем более лукавым, что вслед за тем Юсупов признается – никаких надежд на «распутинское преображение» у него в тот момент не было: «Вспоминая все, что я только что слышал… я невольно сопоставлял это с нашим намерением удалить „старца“ от царской семьи мирным путем. Теперь мне становилось ясно, что никакими способами нельзя будет добиться его отъезда из Петербурга навсегда: он слишком твердо чувствует под собой почву, слишком дорожит своим положением… Отчетливо рисовалась моему сознанию необходимость прибегнуть к последнему средству избавления России от ее злого гения…»

Дождавшись звонка от М. Г., Феликс вновь отказывается ехать к цыганам и вместо этого напрашивается к «старцу» в гости. На протяжении всего прошлого свидания ни Юсупов, ни Распутин ни словом не упоминали о медицинской теме. Тем удивительнее, что на сей раз она всплывает практически сразу же: «Он особенно был ласков со мною в этот день, и я ему напомнил о его обещании меня лечить».

Распутин отводит Юсупова к себе в кабинет и укладывает на диван, долго гладит Феликса, пристально вглядывается ему в глаза, кладет обе руки ему на лоб и замирает, стоя на коленях, после чего вскакивает и делает пассы. «После этого гипнотического сеанса я много раз бывал у Распутина… Лечение продолжалось, и с каждым днем доверие „старца“ ко мне возрастало».

На протяжении всего этого времени Юсупов, по его словам, продолжал усиленно выуживать из «старца» компрометирующие его факты. По версии Феликса, «старец» охотно рассказывал ему о своем решающем влиянии на государственные дела и высшие кадровые назначения, о том, что лечит царя травками, после которых у того «на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да ай-люли малина», о том, что сочувствует идее скорейшего прекращения войны, намекал на желательность отправки Николая II в Ливадию и передачи всей реальной власти Александре Федоровне, предлагал Феликсу стать его помощником, соблазняя назначением на министерский пост.

Все эти факты, как нетрудно заметить, не позволяли сделать вывод о прямой или косвенной принадлежности «старца» к «немецкой партии». И хотя вроде бы участь его в любом случае была решена, Феликс продолжал терпеливо копить компромат.

Наконец во время одного из посещений распутинской квартиры Юсупову довелось наблюдать сквозь дверную щель разговор «старца» с какими-то подозрительными субъектами: «У четырех был, несомненно, ярко выраженный еврейский тип; трое других, до странности похожие между собою, были белобрысые, с красными лицами и маленькими глазами». В этих посетителях князю тут же причудились таинственные «зелененькие» – друзья не менее таинственных «зеленых», живущих в Швеции, о которых Распутин упомянул вскользь в одном из разговоров. «После всего того, что я от него слышал, у меня не было сомнений, что предо мною было сборище шпионов» 253.