Валентин Рунов - Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах

– Хорошо, – согласился Духонин.

Оставшуюся часть дня Николай Николаевич разбирал служебную документацию, уничтожал некоторые бумаги, составлял оперативные сводки. По его приказу двое офицеров тщательно наносили на карту все известные рубежи соприкосновения войск сторон, другие – составляли сведения о боевом и численном составе фронтов и армий. Духонин считал необходимым подготовить передачу дел в самом лучшем виде, исключая личные амбиции в столь важном вопросе, как защита Отечества. Только убедившись в том, что все сделано так, как нужно, он отпустил своих помощников.

Поздно вечером в кабинете Духонина собрались немногие оставшиеся в Могилеве высшие чины Ставки. Бонч-Бруевича среди них не было. Сказавшись больным, он заперся в своем номере гостиницы. Посовещавшись между собой, собравшиеся начали уговаривать Николая Николаевича покинуть город до прибытия Крыленко. Ему было предложено выехать на Юго-Западный или Румынский фронты, где еще была сильна власть командующих. Однако Николай Николаевич решительно отказался, заявив, что у него осталось еще много незавершенных дел в Ставке…

Всю ночь Духонин провел в своем рабочем кабинете, не сомкнув глаз. Несколько раз его одиночество нарушала жена, которая приносила стакан горячего чая и молча уносила недопитый остывший. Каждый раз Николай Николаевич благодарил Наталью Владимировну за заботу и советовал ей лечь спать. Она обещала, но через час вновь появлялась на пороге со стаканом чая в руке…

Наступило утро рокового дня 20 ноября. Около пяти часов Духонин по телефону вызывал к себе назначенного еще Временным правительством комиссара Северного фронта Станкевича и председателя Общеармейского комитета Перекрестова, находившихся в то время в Ставке. Вскоре они прибыли и, войдя в кабинет, увидели, как сильно за прошедшую ночь внешне изменился генерал. Его лицо было бледным и измученным, взгляд усталый и грустный, а сам весь осунулся и словно постарел на добрый десяток лет.

– Положение, господа, критическое, – тихим голосом констатировал Духонин. – Ставке осталось работать считаные часы. Скоро здесь будет Крыленко с вооруженным отрядом, остановить движение его эшелонов невозможно. Только что я получил телеграмму от командира 1-й Финляндской дивизии, который сообщает, что его соединение решило соблюдать нейтралитет и не препятствовать проезду большевиков в Могилев.

На лучше дело обстоит и в самой Ставке. Полчаса назад меня посетила делегация ударников, которая потребовала немедленного разоружения Георгиевского батальона, обвинив его личный состав в ненадежности и в сговоре с местными большевиками. Также они предложили произвести немедленно арест всех членов войсковых комитетов. Я обещал дать ответ через час, но, оценив обстановку, пришел к выводу, что данная акция практически невыполнима. Поэтому я советую вам немедленно покинуть Ставку, пока еще имеется такая возможность. Боюсь, что вскоре ее не будет.

– А как же вы? – поинтересовался Станкевич.

– Я слишком заметная фигура, чтобы покинуть город незаметно. Кроме того, в моем распоряжении нет никаких средств передвижения, – признался Николай Николаевич. – Со вчерашнего дня весь автомобильный парк Ставки контролируется большевиками Военно-революционного комитета, которые решили не выпускать из Могилева ни одной машины. О поезде и думать нечего. Меня арестуют на первой же станции. Поэтому я решил оставаться на месте до конца и постараться в силу возможности не допустить кровопролития, которое неизбежно в случае моего бегства.

Тем не менее, к девяти часам автомобиль для Духонина и его жены был найден. Николай Николаевич почти поддался на уговоры Станкевича и согласился уехать. Но вмешался Дитерикс, который предложил на всякий непредвиденный случай связаться со штабом Румынского фронта и временно передать Верховное командование генералу Щербачеву.

– Если вы не сделаете официально и сами, не дай бог, погибнете или окажетесь в плену большевиков, не назначив преемника, войска останутся без Верховного руководства, что усилит анархию и ускорит развал фронта, – убеждал он. – Кроме того, покидая Могилев, необходимо позаботиться о преданных вам ударных частях и решить судьбу быховских узников.

Аргументы оказались вескими. Духонин передал автомобиль в распоряжение Станкевича, который с группой чинов Ставки тут же покинул город. Сам он вернулся в свой кабинет и попытался связаться со штабом Румынского фронта. Ему это так и не удалось. Тогда он направил телеграмму в Быхов с приказом немедленно освободить из-под стражи генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Романовского и других. После этого он вызвал к себе командиров ударных частей и, разъяснив обстановку, приказал немедленно покинуть город, рекомендуя пробираться на Дон к Каледину.

– Но, господин генерал, большевики не пропустят наши эшелоны, – попытался возражать полковник Янкевский. – Кроме того, если уж уходить, то всем вместе. Мы не можем уйти, оставив вас здесь.

– Наоборот, полковник, это единственный аргумент, который поможет вам беспрепятственно покинуть город, – вздохнул Духонин. – Как вы не поймете той простой вещи, что Крыленко сюда едет с целью захвата Ставки в моем лице. Ради этого большевики дадут вам «зеленую улицу» куда угодно. А за заботу обо мне – спасибо. Но не стоит терять времени. Каждая минута дорога.

После ухода ударников Николай Николаевич попросил телефонистку соединить его с гостиничным номером Бонч-Бруевича.

– Михаил Дмитриевич, следуя вашему совету, я решил выслать из города ударные части, но боюсь, что их не пропустят комитетчики, и тогда бой на подступах к Могилеву будет неизбежен, – сообщил он. На другом конце провода некоторое время молчали. Создалось впечатление, что Бонч-Бруевич, прикрыв трубку, советуется с кем-то находившимся рядом. Духонин рассчитывал именно на это. Наконец в трубке послышался голос абонента.

– И хорошо сделали, Николай Николаевич. Мне кажется, что Крыленко так же, как и вы, не желает кровопролития и прикажет пропустить эшелоны беспрепятственно. Но до меня дошли слухи, что вы распорядились выпустить из-под стражи быховских арестантов. Это правда?

– Да, я это сделал, и по той же причине, стремясь избежать кровопролития, – слукавил Духонин.

– Зачем вы это сделали? – возмутился собеседник. – Вы и так уже окружены ненавистью солдат. Быховские узники ушли бы из тюрьмы и без вас. Ведь их никто толком не охранял, а хозяином в городе являлся сам Лавр Георгиевич. Но выпускать их – это значит самому лезть под топор. Зачем вам нужна эта лишняя ответственность?

– Ничего уже не поделаешь, что сделано, то сделано, – констатировал Николай Николаевич и повесил трубку. Это был последний разговор двух старых знакомых, двух русских генералов, по-разному понимавших свой долг в критические минуты истории. После него Бонч-Бруевич, что называется, «лег на дно» в гостиничном номере, дожидаясь смены власти с уверенностью, что для него лично это не обернется трагедией.