Валентин Рунов - Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах

Рузский знал, что государь считает ответственное перед палатами министерство неподходящим для России порядком управления и предвидел, что ему не легко будет доложить государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым манифест. Что думает делать государь в Пскове после приема Родзянко, долго ли он тут останется, куда поедет, Рузский не знал. Он понимал только, что наступил весьма серьезный час его жизни, когда из главнокомандующего фронтом он обращался в чисто политического деятеля. Решение действительно огромной исторической важности зависело от того доклада, который предстоял ему сейчас. Один на один с государем, ему случайно и недостаточно осведомленному, приходилось теперь влиять на ход событий, уже не стратегических.

Рузский сожалел, что не мог перед докладом переговорить с кем-либо из свиты государя, чтобы узнать больше подробностей о происходящем в Петрограде, что из Ставки не было новых телеграмм, но попытка его перед обедом говорить с ген. Воейковым разбилась о насмешливый тон, который ген. Воейков принимал, когда не хотел высказываться, и Рузский понял, что, в эти важнейшие в его жизни минуты, он будет перед государем один со своей совестью. Из Ставки тоже молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил – он передал дело ему в руки.

Долгое ожидание в коридорах поезда, где ничто, казалось, еще не говорило о грозных событиях и где шли обычные приготовления к ночи, нервировало Рузского. Он решил пойти в купе Воейкова и узнать, чем занят государь и предупрежден ли о его приходе с докладом.

Войдя в купе Воейкова, Рузский застал его развешивающим на стенках какие-то фотографии. Воейков весело встретил его словами:

– А, ваше высокопревосходительство, пожалуйте, садитесь. Хотите чаю или сигарку? Устраивайтесь, где удобнее. Вот я не могу справиться с этой рамкой, все криво висит.

Кровь бросилась в голову Рузскому, и он, не садясь и сильно повысив голос от негодования и волнения, высказал Воейкову свое удивление, что тот занят таким вздором в такие серьезные минуты и, видимо, забыл доложить о нем государю, когда он уже час ждет приема. Воейков пробовал обидеться и возразить, что вовсе не его обязанность докладывать его величеству. Тогда Рузский окончательно вышел из себя, и, подхватив слово «обязанность», чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая обязанность заботиться, как дворцовому коменданту, об особе государя. Он сказал, что настал момент, когда события таковы, что государю может быть придется «сдаться на милость победителей», если люди, обязанные всю жизнь за царя положить и своевременно помогать государю, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог себе отдать впоследствии отчета, но помнит, что после слов «милость победителей» Воейков побледнел, и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у государя. Это произошло около десяти часов вечера 1 марта.

Н. В. Рузский сел против стола его величества с разложенными на нем картами Северного фронта. Государь был спокоен и внимательно слушал доклад генерала, который начал, сказав, что ему известно из настоящих событий только то, что сообщено за эти три дня из Ставки и от Родзянко. Затем он доложил, что ему трудно говорить, доклад выходит за пределы его компетенции, и он опасается, что государь, может быть, не имеет к нему достаточно доверия, так как привык слушать мнения генерала Алексеева, с коими он, Рузский, в важных вопросах часто не сходится и лично в довольно натянутых отношениях. Потому Рузский просил его величество иметь в виду, что так как теперь подлежат решению вопросы не военные, а государственного управления, то он поймет, если государю вовсе, может быть, неугодно выслушать его доклад, который он взялся сделать лишь по желанию Алексеева.

Государь прервал генерала и предложил ему высказаться со всею откровенностью. Тогда Рузский стал с жаром доказывать государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами министерства.

Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения.

– Первый и единственный раз в жизни, – говорил Н. В. Рузский, – я имел возможность высказать государю все, что думал, и об отдельных лицах, занимавших ответственные посты за последние годы, и о том, что казалось мне великими ошибками общего управления и деятельности Ставки.

Государь со многим соглашался, многое объяснил и оспаривал. Основная мысль государя была, что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, «подав с кабинетом в отставку».

– Я ответственен перед богом и Россией за все, что случилось и случится, – говорил Николай II. – Мне безразлично, будут ли министры ответственны перед думой и Государственным cоветом. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность.

Рузский старался доказать государю, что его мысль ошибочна, что следует принять формулу: «Государь царствует, а правительство управляет».

Государь говорил, что эта формула ему не понятна, что надо было иначе быть воспитанным, переродиться и опять оттенил, что он лично не держится за власть, но только не может принять решения против своей совести и, сложив с себя ответственность за течение дел перед людьми, не может считать, что он сам не ответственен перед богом. Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, все люди, совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться со своей задачей.

Генерал Рузский возражал, спорил, доказывал и, наконец, после полутора часов получил от государя соизволение на объявление через Родзянко, что государь согласен на ответственное министерство и предлагает ему формировать первый кабинет. Рузский добился этого, доказав государю, что он должен пойти на компромисс со своею совестью ради блага России и своего наследника.

Рузский вышел из вагона государя отдать приказание вызвать к аппарату Родзянко и телеграфировать в Ставку. Ему передали тут телеграмму генерала Алексеева с проектом манифеста.

Рузский вернулся в вагон государя, и доклад продолжался. В 24 часа Рузский вынес телеграмму государя генералу Иванову. Государь обсуждал теперь текст манифеста, предложенный Алексеевым, и без изменений согласился на него.