Валентин Рунов - Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах

Через полчаса после передачи акта отречения и отъезда комиссаров Исполнительного комитета литерный поезд отрекшегося царя направился через Двинск в Ставку, а вчера, т. е. 4 марта, в 6 часов вечера, я получил телеграмму из Ставки о прибытии его туда.

В заключение ген. Рузский показал мне подлинный акт отречения Николая. Этот плотный телеграфный бланк, на котором на пишущей машинке изложен известный текст отречения, подпись Николая покрыта верниром (лаком). Контрассигнация Фредерикса не удостоилась увековечения. По-видимому, эта подпись престарелого царского опричника показалась мало ценной комиссарам, принявшим акт отречения».

И есть еще один интересный документ – результаты бесед журналиста В. Самойлова с генералом С. Н. Васильчковским, который находился в Пятигорске и вел постоянные беседы с Н. В. Рузским с октября 1917 года почти по день его ареста в сентябре 1918 года.

«Вначале Н. В. Рузский избегал говорить о первых днях революции, – сказал генерал. – Но после того, как в Ростове М. В. Алексеев объявил о создании Добровольческой армии и мы, живя на Кавказских Минеральных Водах, оказались отрезанными от всего мира, Рузский стал опасаться, что события пойдут так, что ему не удастся в печати объяснить свою роль в трагедии отречения и что пущенная на его счет, как он под честным словом заверял, клевета, будто бы он неприлично вел себя по отношению к государю, перейдет в историю.

Он начал часто говорить о событиях марта 1917 года, сначала рассказывая отдельные эпизоды, а затем, когда Ессентуки были уже заняты большевиками, однажды, в сумерках пришел ко мне и спросил, согласен ли я взять на хранение важные документы, вывезенные им из Пскова. На другой день он принес эти документы, в течение нескольких часов читал их, сопровождая своими комментариями, и, еще раз спросив, согласен ли я их хранить, ввиду того, что он ежечасно ожидал обысков и ареста. Он сказал:

– Я знаю ваше отношение к государю и императрице и потому оставлю вам все это только, если вы теперь верите мне, что я перед ними виноват не более, чем другие главнокомандующие и во всяком случае менее, чем Алексеев. Я знаю, что обо мне говорят и при этом ссылаются на слова самого государя. Даю вам слово на этом кресте (он носил ленточку Св. Георгия), что это гнусная клевета и на меня и на государя».

После такого вступления Васильчковский, ссылаясь на слова и документы, представленные Рузским, поведал следующее:

«27 февраля, в то время, когда в Петрограде, в здании Государственной думы собрался уже на организационное собрание Совет рабочих депутатов, в то время, когда председатель думы передал делегации солдат постановление старейшин ее, в котором говорилось, что «основным лозунгом момента является упразднение старой власти», в то время, когда под председательством Родзянко по предложению Дзюбинского обсуждался вопрос об организации Временного комитета Государственной думы, – главнокомандующий Северным фронтом получил от Родзянко первую телеграмму о том, что делается в Петрограде (№ 1), а государь получил телеграмму, им же подписанную, следующего содержания: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии».

Петровская фраза «Промедление смерти подобно» так, по-видимому, нравилась Родзянке, что он ею закончил и свою первую телеграмму государю и первую телеграмму генералу Рузскому. Та же мысль о немедленном поручении составить новое правительство (не названному лицу), «которому может верить вся страна», повторяется также в обеих телеграммах, но в той, которая послана государю и должна была вызвать немедленное его решение, нет тех подробностей, какие находим в телеграмме к генералу Рузскому, от коего решение, конечно, не зависело.

Генерал Рузский берет на себя тяжелую задачу осведомить государя о полученной им телеграмме и сопровождает ее текст своими дополнениями. Рузский ни слова не говорит о «единственном выходе на светлый путь», который навязывает государю Родзянко, уже вставший во главе революционного движения. Рузский остается солдатом; он ясно и откровенно доносит о положении вещей в армии; говорит о железнодорожной неурядице, рекомендует принять меры теперь же, ибо успокоение тыла даст бодрость фронту, и предостерегает от репрессий, как от паллиатива, всегда, по его мнению, недостаточного. Н. В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди, считал, что репрессии только обостряют положение, и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и надолго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова.

Следующая телеграмма, полученная в тот же день в Пскове, была от военного министра (№ 3). Это была копия одной из ряда противоречивых телеграмм, отправленных им за эти дни в Ставку. Еще до получения ее в Могилеве генерал Алексеев вызвал по прямому проводу начальника штаба Северного фронта генерала Данилова и лично говорил с ним, чтобы ориентировать Псков о назначении, полученном генерал-адъютантом Ивановым, и чтобы дать соответственное распоряжение о поддержке его. Растерянность генерала Хабалова была уже ясна Алексееву. Но еще ни в Ставке, ни в Пскове не понимали, что прошло уже три дня, как столица была в анархии и дума возглавляла революцию.

Как видно из документа № 5, в Ставке телеграмма Хабалова о беспорядках в Петрограде была получена еще 26 февраля около двух часов дня. В этой телеграмме доносилось о событиях 25 февраля. Вечером 26 февраля в Ставке была получена телеграмма от Родзянки, сообщавшего о стихийном характере беспорядков. Напротив того, 27 февраля военный министр сначала телеграфировал, что начавшиеся в некоторых частях волнения твердо и энергично подавляются, и выражал уверенность в скором наступлении успокоения, а потом сообщал изложенное в документе № 3. В то же время Родзянко извещал о военном бунте, а Хабалов давал его подробности и просил поддержки с фронта.

Обо всем этом Ставка не уведомила генерала Рузского тотчас по получении сведений, а лишь 28 февраля разослала циркулярную телеграмму всем главнокомандующим, где говорится уже о получении частных сведений об отъезде государя и о телеграммах, полученных от генералов Хабалова и Беляева в течение дня 28 февраля. В этих телеграммах от 28 февраля Хабалов сообщал, что он порядок восстановить не может, что верные части понесли огромные потери, что их всего осталось около тысячи человек, а Беляев доносил, что мятежниками занят Мариинский дворец; последняя телеграмма Хабалова говорила, что он на события «фактически влиять не может».