Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

В петербургском Казанском соборе перед иконой Казанской Божией Матери молился перед отъездом в армию назначенный главнокомандующим всех русских войск М. И. Кутузов.

Площадь перед московским Казанским собором всегда была многолюдна. У ограды располагались «скамьи и шалаши» с торговлей разными съестными товарами, предлагали свой товар разносчики — квас, сбитень, пирожки. Торговля была оживленной, потому что здесь пролегали пути и на Красную площадь, и в Кремль, и в Зарядье, и в Замоскворечье.

С началом войны народу у Казанского собора не стало меньше, но переменились характер толпы и ее настроение, постоянно был полон народом и храм.

За собором находилась губернская типография, в которой печатались сообщения из армии, распоряжения московского губернатора Ростопчина и тут же раздавались народу. Люди на площади ожидали этих сообщений, которые тотчас вызывали оживленные обсуждения, замечания, вопросы. На ограде собора вывешивались лубочные листы о войне: «Крестьянин Иван Долбило», «Французы под конвоем бабушки Спиридоновны», «Беседы бывшего ратника московского мещанина Карнюшки Чихирина о доблести русского воина» и многие другие.

В ночь на 1 сентября 1812 года, накануне вступления Наполеона в Москву, архиепископ Московский Августин по приказу губернатора Ростопчина выехал из Москвы во Владимир, увозя московские святыни — Владимирскую икону Божией Матери и Иверскую. Казанская икона пока оставалась в храме. Лишь 2 сентября, когда французские войска уже входили в город, икону вынесли из собора; сначала ее укрыли в доме протоиерея Сергия, а затем увезли из города. В статье священника Радугина, опубликованной в 1862 году, приводятся воспоминания неназванного мемуариста о том, как были вывезены Августином Владимирская и Иверская иконы, но поскольку обстоятельства и детали его выезда из Москвы хорошо известны и не соответствуют этому рассказу, то очевидно, что здесь речь идет о другой святыне — видимо, о Казанской иконе.

Икону погрузили в дорожную карету, рассказывает мемуарист, и «полетели вскачь к Крестовой заставе, думая настичь обоз с церковным имуществом; но у Сухаревой башни были остановлены врагами, предупредившими их и загородившими выезд из столицы. Чтобы не остаться в плену, надобно было повернуть лошадей назад и искать другого выезда. Сначала думали было пробраться к Калужской заставе, в которую проходили русские войска; но, повернув на Яузу, направились в Рогожскую заставу, где была страшная давка от множества экипажей и народа, спешившего выехать из Москвы».

Следуя за армией, карета с Казанской иконой Божией Матери оказалась под Тарутиным, где Кутузов разворачивал лагерь русских войск.

Во время своего пребывания в Москве французы ограбили Казанский собор, но он не был разрушен. Площадь перед ним завалило грудами кирпичей от взорванной Никольской башни.

12 октября последние французские части ушли из Москвы, в тот же день была совершена служба в сохранившемся Страстном монастыре. В первых числах ноября в Москву возвратился архиепископ Августин со святынями. 1 декабря по Китай-городу прошли крестные ходы, во время которых Августин освящал краплением воды Москву: «…древний благочестивый град сей, богоненавистным в нем пребыванием врага нечестивого оскверненный». Среди других храмов был освящен и Казанский собор.

В XIX веке собор не раз ремонтировали, перекрывали крышу, перестраивали. В результате перестроек он лишился кокошников у основания главы, было разобрано шатровое покрытие колокольни.

В XIX веке Торговые ряды из Воскресенского проезда были убраны, осталась только торговля с лотков и вразнос. Но кроме торговцев здесь появились люди новой профессии, порожденные развитием бюрократии. О них рассказывает в своих мемуарах «Из жизни торговой Москвы» московский купец И. А. Слонов.

«У Воскресенских ворот, — пишет он, — около здания Губернского правления, с незапамятных времен находилась сутяжная биржа стряпчих, приказных и выгнанных со службы чиновников, занимавшихся писанием разных доносов, ябед и прошений для неграмотного, темного люда.

В простонародье такие лица известны под названием „аблакатов от Иверской“. Все они поголовно алкоголики, с опухшими лицами и красно-сизыми носами.

„Аблакат“, найдя на улице клиента, приглашал его следовать за ним в трактир „Низок“. Там за косушку водки, выслушав клиента, он писал ему такое витиеватое прошение, что понять написанное нельзя было не только постороннему человеку, но оно часто было непонятно и самому автору…»

«Аблакат от Иверской» был настолько характерной и яркой фигурой купеческой Москвы сороковых — семидесятых годов XIX века, что А. Н. Островский вывел его в первой своей комедии «Свои люди — сочтемся». Этот отставной стряпчий Сысой Псоич Рисположенский играет в сюжете комедии заметную роль.

Еще описи XVII века неизменно отмечают торговлю съестным у ограды Казанского собора: «Стоят у той ограды скамьи и шалаши и торгуют яблок и восчаными свечами и иными съестными товары». С XVII же века идет и обычай приносить сюда первые плоды урожая. В судебных документах конца XVII века сохранилось дело о беззаконном торге «новой редькой» торговцем Огородной слободы Ивашкой Феоктистовым. Его обвинили в том, что он не представил до того, как торговать «новой редькой» у Казанского, свой товар «великому государю вверх». Огородник оправдывался, что он носил редьку во дворец, да у него не купили, это дело расследовали, и в конце концов Ивашке пришлось платить штраф.

XX век, принесший русскому православию — вере, церкви и верующим — тяжкие испытания, начался страшным и пророческим исчезновением подлинной чудотворной Казанской иконы Божией Матери из ее обители — Богородицкого монастыря в Казани.

Утром 29 июня 1904 служители обнаружили, что из монастырского собора исчезли две иконы: чудотворная Казанской Божией Матери и Нерукотворный образ Спасителя.

Полиции удалось обнаружить непосредственных похитителей — двадцативосьмилетнего крестьянина Варфоломея Стояна, он же Чайкин, и тридцатилетнего крестьянина Комова, а также их сообщников — сожительницу Чайкина и ее мать, которые обвинялись в укрывательстве похищенного, ювелира, купившего золото и жемчуг с окладов икон, и церковного сторожа, который, возможно, содействовал похищению.

Главное желание следователей, игуменьи монастыря, духовных и светских властей заключалось в том, чтобы вернуть святыни. Но сожительница Чайкина, ее малолетняя дочь и мать показали на суде, что они видели, как Чайкин разрубил иконы на мелкие щепки и сжег их в печи, при обыске в печи были найдены четыре обгорелые жемчужины, грунтовка с позолотой, два гвоздика, 17 петель, которые, по показаниям монахинь, находились на бархатной обшивке иконы. Сам Чайкин во время следствия отрицал уничтожение им икон, чтобы не отягчать свою вину еще и богохульством, после же приговора признался в этом.