Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Общий результат западнических «реформ», которые по природе своей не могут быть успешными ввиду непригодности их к нашим условиям, во все эпохи приводили к одному и тому же результату: разорению страны и обнищанию народа.

Исторические уроки! К сожалению, очень и очень немногие политики способны честно признать свои заблуждения и ошибки, для этого нужно обладать не только знаниями и умом, но и душой, честностью и истинным, а не притворным желанием добра человечеству.

Таким человеком был А. И. Герцен — самый блестящий и последовательный западник. В 1861 году он напечатал в «Колоколе» свою небольшую статью «Константин Сергеевич Аксаков» — отклик на его кончину, но не некролог, а изложение своего нового, сложившегося в результате многолетних размышлений понимания славянофильства. «Призадуматься» над этой темой Герцена заставили, по его словам, «время, история, опыт». Сам стиль статьи, оговорки, образ двуликого Януса с одним сердцем — всё говорит о душевном смятении автора, трудности признания прежде жестко отрицаемого. За шесть лет до написания этой статьи главу «Былого и дум» о славянофилах он назвал «Не наши», а теперь — «одно сердце»… При позднейших переизданиях книги Герцен эпиграфом к этой главе печатал цитату из статьи об Аксакове…

Вот центральная часть статьи Герцена:

‹‹Киреевские, Хомяков и Аксаков — сделали свое дело; долго ли, коротко ли они жили, но, закрывая глаза, они могли сказать себе с полным сознанием, что они сделали то, что хотели сделать, и если они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной Петром и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и давил людей, — то они остановили увлеченное общественное мнение и заставили призадуматься всех серьезных людей.

С них начинается перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии.

Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая.

У них и у нас запало с ранних лет одно сильное безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, — чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.

Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству черт да по тому, что ее песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна. В ее комнатке было нам душно; всё почернелые лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, — это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство. А пока —

Цитату из стихотворения Шиллера «Альпийский стрелок» Герцен в статье цитирует по-немецки.

Необходимо вчитаться в слова Герцена и перечитать их, в них больше мыслей, чем слов: воистину «чтобы словам было тесно, а мыслям — просторно».

В этой статье Герцен говорит также и о том, что идеи славянофилов живы, актуальны и более того — заключают в себе истину: «и они и мы ближе к истинному воззрению теперь (то есть в 1861 году. — В. М. ), чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях».

Но — увы! — уверенность Герцена в том, что «серьезные люди», формирующие «общественное мнение», вслед за ним «призадумаются», оказалась напрасной. Даже в начале XX века и позже, признавая, что идеи славянофилов «живы поныне», их считали ошибочными, и «западники» продолжали навязывать обществу свои идеи методами интеллектуального террора, прибегая к не совсем честным приемам, а когда была возможность (она бывала почти всегда), то и путем прямого репрессивного насилия.

Однако несмотря ни на что, и в наши дни славянофильство остается живым, актуальным учением и продолжает играть роль в нынешней духовной и общественной жизни. И наверное, наступит время, когда на одном из домов в начале 1-й Мещанской улицы неподалеку от восстановленной Сухаревой башни появится мемориальная доска с именем Ивана Васильевича Киреевского…

Если Иван Васильевич Киреевский, по отзывам всех знавших его как сторонников, так и противников, был человеком светлым, «весь — душа и любовь», как сказал о нем простой оптинский монах, то проживший несколько месяцев в дворовом флигеле этого же дома Сергей Нечаев — одна из самых мрачных личностей русского революционного движения. Нечаев появился в Москве в сентябре 1869 года с мандатом «Международного общества рабочих (Интернационала)», подписанным М. А. Бакуниным, как уполномоченный революционной организации «Народная расправа». В Москве он остановился на 1-й Мещанской у бывшего участника студенческих волнений Петра Успенского, женатого на младшей сестре Веры Фигнер. (Этот флигель сохранился во дворе дома 3, сейчас он полуразрушен.)

С. Г. Нечаев. Фотография 1870-х гг.

Нечаев объявил, что он послан создать московскую организацию «Народной расправы». Успенский свел его с несколькими студентами Петровской сельскохозяйственной академии, где были сильны революционные настроения. Нечаев объявил им, что отныне они являются членами главного московского кружка «Народной расправы» и что каждый из них должен создать свой кружок, причем для конспирации никому не называть имен членов главного кружка; привлеченные ими люди в свою очередь создают свои кружки — и так далее. Таким образом, создается сеть тайных организаций, которые в нужное время по сигналу центра выступают все вместе и свергают царя и правительство.

В своей революционной работе Нечаев провозгласил принцип: для достижения цели хороши все средства, и поэтому его не сковывали никакие моральные запреты.

Образцом партийной организации он считал тайный орден иезуитов, идеалом руководителя — Игнатия Лойолу.

Исходя из своих понятий революционной морали, главным методом вовлечения новых членов в организацию он сделал обман. Вербуя молодых людей, он расписывал им многочисленность и силу «Народной расправы», говорил, что ее руководители, составляющий Комитет, люди очень известные и значительные, но имена их — пока тайна, причем время от времени он предъявлял решения и приказы Комитета, скрепленные печатью организации, на которой был изображен топор.