Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

В годы Первой мировой войны количество богомольцев, проходящих через Крестовскую заставу, значительно уменьшилось, а после революции они исчезли вовсе…

В 1957 году, в честь проходившего в том году в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов, Моссовет принял решение переименовать 1-ю Мещанскую улицу в проспект Мира. А чтобы бывшая улица с большим правом могла называться проспектом, в проспект Мира была переименована и продолжающая ее часть Ярославского шоссе вплоть до станции Северянин Северной железной дороги.

Таким образом, Крестовский путепровод ныне является частью проспекта Мира. Надо сказать, что довольно долго после постройки путепровода окрестные жители называли его не Крестовским, а Закрестовским, помня старинное название этой местности. Путепровод с подходами и подъездами протянулся на полкилометра. Под ним сходятся и расходятся многочисленные нитки железнодорожных рельсов. А за ним, впереди, поднимаются новые многоэтажные дома. Приблизительно там, где стоят дома, кончалось старое Закрестовье, переходя в шоссе. От пейзажа прежнего Закрестовья остались лишь виднеющийся справа за железнодорожными путями островок густой зелени и белая церковь среди нее — Пятницкое кладбище.

Но прежнему богомольцу, когда он, сделав последние дорожные покупки: две-три пары лаптей и несколько крестовских саек, которые славились не менее, чем «бутырские колеса» (большие баранки), помолившись перед старыми иконами с надписаниями тропарей в голубой часовенке Покровского монастыря, поставленной на самой заставе, перекрестившись на Москву и поклонившись ей, выходил на шоссе, в Закрестовье, представал другой вид.

Закрестовье имело облик вполне сельский. Вдоль шоссе стояли крестьянские избы, вперемежку с деревянными двухэтажными домами, которые имелись во всех селах и в которых помещались лавки, трактиры, волостное правление, почта…

Направо за домами и огородами, как и сейчас, виднелось Пятницкое кладбище и дальше — рощи Сокольников. Слева — избы, огороды, которые местные жители называли Хованскими, объясняя, что когда-то эти земли принадлежали князю Хованскому. (Удивительная вещь — народная память, ведь владениями Хованских эти места были в XVII веке, потом они переменили много владельцев, а запомнилась — вплоть до конца XIX века — почему-то именно эта фамилия.) Этими огородами начинался старый московский район, издавна называемый Марьиной рощей.

Кто не успел позавтракать в Москве, мог зайти в трактир, тут, за заставой, их было несколько. Н. М. Карамзин, совершивший в 1803 году поездку в Троице-Сергиев монастырь и написавший очерк «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре», ведет в нем рассказ не только о событиях прошлого, но описывает и современную жизнь дороги. Он замечает, что богомольцы способствуют экономическому благосостоянию придорожных сел и деревень, и если их жители далеко не все богачи, то виноваты в этом сами.

«Троицкая дорога, — пишет он, — ни в какое время года не бывает пуста, и живущие на ней крестьяне всякой день угощают проезжих с большою для себя выгодою. Они все могли бы разбогатеть, если бы гибельная страсть к вину не разоряла многих, страсть, которая в России, особенно вокруг Москвы, делает, по крайней мере столько же зла, как в Северной Америке между дикими народами».

Появлению питейных заведений за заставой способствовал Камер-Коллежский вал: вне его пределов водка стоила на пятак-гривенник дешевле, и московская беднота не считала за труд пройти версту-другую в дешевый кабак.

После отмены таможенных сборов загородные трактиры должны были придумывать что-нибудь особенное, чтобы привлечь посетителей, и почти на каждой дороге существовали пользовавшиеся особым успехом подобные заведения. На Троицкой дороге таким был трактир под игривым названием «Чепуха», в него ездили догуливать полупьяные купчики. Но также были трактиры, хозяева которых рассчитывали главным образом на проходящих богомольцев.

«Мы — на Святой дороге, — пишет Шмелев, — и теперь мы другие, богомольцы. И все кажется мне особенным. Небо — как на святых картинках, чудесного голубого цвета, такое радостное. Мягкая пыльная дорога, с травкой по сторонам, не простая дорога, а святая: называется — Троицкая. И люди ласковые такие, все поминают Господа: „Довел бы Господь к Угоднику“, „Пошли вам Господи!“ — будто мы все родные. И даже трактир называется „Отрада“».

Шмелеву запомнилась и синяя вывеска: «Трактир Отрада с Мытищинской водой Брехунова и Сад», и хозяин — расторопный кудрявый ростовец по фамилии Брехунов, «благочестиво» (как пишет автор) пригласивший их: «В богомольный садик пожалуйте… Москву повыполаскать перед святой дорожкой, как говорится…», и сам сад, который паломники между собою называли «богомольный садик».

«Садик без травки, вытоптано, наставлены беседки из бузины, как кущи, и богомольцы пьют в них чаек… — описывает его Шмелев. — И все спрашивают друг друга ласково: „Не к Преподобному ли изволите?“ — и сами радостно говорят, что и они к Преподобному, если Господь сподобит. Будто тут все родные. Ходят разнощики со святым товаром — с крестиками, образками, со святыми картинками и книжечками про „жития“… Бегают половые с чайниками, похожими на большие яйца: один с кипятком, другой меньше, с заварочкой».

Но кроме благолепия достоинством своего трактира хозяин считал и то, что в его самоварах (про них он говорил загадкой: «Поет монашек, а в нем сто чашек») мытищинская вода, и время от времени декламировал посетителям «стишок»:

На эту же тему в трактире были расписаны стены: лебеди на воде, господа пьют чай на бережку, им прислуживают половые с салфетками, среди елочек идет дорога, а по ней бредут богомольцы в лапоточках, за дорогой — зеленая гора, поросшая елками, на пеньках сидят медведи, а в гору ввернуты медные краны, и из них в подставленный самовар льется синей дугой мытищинская вода…

По всей дороге до Мытищ трактирщики всегда специально оговаривали, что их чай — не на колодезной воде, а на мытищинской. Слава мытищинской воды и сейчас сохранилась среди старых москвичей, хотя у жителей тех районов, которые раньше снабжались этой водой, сейчас нет никакой уверенности, что они пьют именно ее, все же нет-нет да и похвалятся: а у нас — мытищинская…

«Чай пили у Брехунова в „Отраде“, — вспоминает Шмелев, — очень долго, потом Федя читал „Житие“, и лишь после этого тронулись в путь».