Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Оно очень невысоко, но занимает в длину сажен тридцать. На левой стороне от Москвы были комнаты царя, на правой жили царевны, а в середине царица; в первых окна довольно велики, а в других гораздо менее и выше от земли, вероятно, для того, чтобы нескромное любопытство не могло в них со двора заглядывать: тогда думали более о скромности, нежели о симметрии. Стены разрушаются; но я осмелился войти в дом и прошел во всю длину его, если не с благоговением, то, по крайней мере, с живейшим любопытством. Печи везде большие, с резными, отчасти аллегорическими фигурами на изразцах. Внутренние украшения не могли истощить казны царской: потолки и стены обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены зеленою краскою.

Я воображал нашего доброго русского царя, сидящего тут среди вельмож своих или, лучше сказать, перед ними: тогда и самые важные бояре, приходя к государю, останавливались у дверей; а сиживали с ним единственно в совете или за обедом, и то за другим столом.

К сожалению, мы худо знаем старинные обычаи, а что и знаем, то по большей части от иностранцев, которые, быв в России, описывали их: например, Герберштейн, Петреус, Олеарий, Маржерет и другие. Летописцы наши и не подозревали, что должно изображать характер времени в его обыкновениях, не думали, что сии обыкновения меняются, исчезают и делаются занимательным предметом для следующих веков. Не все то любопытно, что хорошо; зато многое любопытно, чего и нельзя назвать хорошим. Пусть мы умнее своих предков, пусть нам нечего занять от них; но самое просвещение делает ум любопытным: хочется знать старину, какова ни была она, даже и чужую, а своя еще милее. Мне случилось видеть памятники иностранной древности; но дворец государя Алексея Михайловича гораздо более занимал мое воображение, даже и сердце. Я с какою-то любовью смотрел на те вещи, которые принадлежали еще к характеру старой Руси; с каким-то неизъяснимым удовольствием брался рукою за дверь, думая, что некогда отворял ее родитель Петра Великого, или канцлер Матвеев, или собственный предок мой, служивший царю. Я чувствовал, что во мне не простыла русская кровь!

Москва не много видна из окон дворца; но вероятно, что бывший с этой стороны забор (ямы столбов не загладились еще в некоторых местах) не дозволял и того видеть: в старину любили жить открытым сердцем, а не в открытом доме. Перед окнами растут две березы, из которых одна запустила корень свой под самый дом; может быть, царица Наталия Кирилловна посадила их! Другая стена без окон, но с дверьми в сад или в огород, который, без сомнения, украшался всего более подсолнечниками (этот вкус видим еще и ныне в провинциальных купеческих огородах); теперь густеют в нем одни рябины, малиновые и смородинные кусты, такие старые, что царевны могли еще брать с них ягоды. Тут видны развалины двух бань, в которые они езжали нередко из самой Москвы, даже зимою, как я слыхал от стариков, сведущих в русских преданиях. Вокруг дворца не осталось никаких других зданий, кроме погреба, где не только лед, но даже и снег не тает до глубокой осени; следовательно, царь мог всегда пить здесь самый холодный мед! Он любил Алексеевское, хотя, впрочем, местоположение очень обыкновенно: ровное и гладкое; на левой стороне видна сосновая роща. Большая каменная церковь Алексеевская сооружена также царем Алексеем Михайловичем. Дворец подле нее. Пусть одно время разрушит его до основания, а не рука человеческая! У нас мало памятников прошедшего; тем более должны мы беречь, что есть!»

Описание внутреннего убранства дворца содержится и в книге «Московские предания» М. Н. Макарова, того самого «пешеходца», которого мы цитировали выше, неутомимого собирателя устных рассказов о старине, преимущественно московской.

«Путевой дворец состоял из низенького продолговатого соснового строения, в котором расположено было только семь небольших комнат с тремя выходами при крыльцах. В первой горнице (приемной) стояла изразцовая, расписная голландская печь на ножках, с подпечьями и конурками (как полагают, для кошек), на изразцах изображались разные девизы, например, „Купидо обуздывает льва“; под подсолнечником подпись: „Кое место солнца, и я за ним“; под совою: „Вижу и во тьме-тьмущей“ и пр. В некоторых комнатах, на других печах, представлены были в ярко-желтых шапочках голландские рыбаки на ловле сельдей; в комнате царевны Софии, под киотою, висел на стене стеклянный шкапчик, в котором лежали: гребень, полотенце, греческое мыло, сурмилы, румяна и прочие девичьи снадобья. Прадеды наши помнили еще окно, под которым сиживал царь, посматривая на путь-дорожку Троицкую. От этого почтенного здания не осталось теперь ни кирпичика, ни бревнышка, ни черепочка жилого дела , как говорили в старину».

Сведения об устройстве Алексеевского дворца (впрочем, как и многие другие) ясно свидетельствуют о том, что понятие о европейской культуре и быте Петр I получил еще в детстве в отцовском доме, а не исключительно в Немецкой слободе, как упорно повторяют отечественные и заграничные «европейцы», не имеющие досуга и желания познакомиться с русскими документами и источниками.

Осенью 1680 года храм Тихвинской иконы Божией Матери был завершен и 31 октября освящен патриархом и в присутствии царя Федора Алексеевича — сына Алексея Михайловича. Об этом имеется запись в журнале повседневных дел царя, в котором отмечались все его «выходы», то есть поездки за пределы дворца: «7189 (1680) года октября в 31 день Великий Государь изволил идти с иконою Пресвятыя Богородицы Тихвинския ко освящению церкви в село Алексеевское… И Великий Государь был на освящении в церкви, а после освящения из села Алексеевского шол Великий Государь в Преображенское».

Церковь Тихвинской иконы Божией Матери до настоящего времени в общем сохранила тот же облик, какой она имела в XVII веке, внутри сохранились две особые моленные комнаты царя и царицы. Однако большинство икон и утварь в церкви не XVII, а XIX века, так как в 1812 году французы устроили в ней склад и конюшню. В 1824 году по распоряжению Александра I на отпущенные из казны деньги церковь была восстановлена, тогда же была разобрана церковь Алексия, человека Божия, а из ее камня выстроена колокольня.

Тихвинская икона Божией Матери

В XIX–XX веках в церкви устроены приделы преподобного Сергия Радонежского, святого Николая, преподобного Алексия, человека Божия, мученика Трифона и в подклете — церковь Воскресения Христова.

Главная святыня храма — древняя Тихвинская икона Богоматери — чудотворная, а также особо почитается образ святого Николая и старинный образ святого Алексия, человека Божия, перенесенный, как полагает П. Паламарчук, из разобранной Алексеевской церкви.