Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Перед фасадом Чертозы особенно внятной становится фальшь готики миланского Дуомо, – только надо обязательно учесть, что слово «фальшь» по отношению к Дуомо можно произнести лишь перед фасадом павийской Чертозы – придуманной XIX веком. Опять же, нисколько не желая принизить Милан, хочется подчеркнуть особенность павийского благородства, фасадом Чертозы отмеченную. Тем более что у миланского Дуомо свои достоинства, и к тому же совсем недавно у него образовалось и еще одно, дополнительное, неожиданное: в 2009 году кич историзма оказался сакрализирован политическим подвигом. Инженер-электронщик Массимо Тарталья запустил миниатюрным макетом миланского Собора в физиономию Берлускони: Тарталью признали душевнобольным, он перед Берлускони письменно извинился, и, конечно, не дело выбивать зубы и ломать нос политику во время публичного выступления, каким бы он ни был, – хотя как бы украсило Кельнский собор, если бы он сломал зубы Гитлеру, а храм Христа Спасителя очень украсил бы сломанный нос Сталина; да-да, конечно, Берлускони не Гитлер и не Сталин, и даже не Муссолини, я понимаю, – но все равно этот поступок так по-итальянски красив, и мне, грешным делом, так симпатичен. Собор в рожу власти – это так изящно, так lo stile visconteo, и меня именно мрамор Чертозы ди Павия, а не готика Дуомо заставил вспомнить об этом подвиге, хотя фасад Чертозы слишком хрупок, чтобы ломать кому-то нос и выбивать зубы. Историзм лучше подходит для этой цели: фальшивой готикой по фальшивому политику – какое чувство стиля!

Готика Дуомо, конечно же, falso, фальшивая, мрамор же Чертозы – finto, искусно искусственный, как Санта Мария прессо Сан Сатиро и Каза дельи Оменони. И у Чертозы есть свои недостатки: приблизившись к церкви, видишь, что резной мраморный фасад просто приставлен к зданию, как декорация, совершенно не связанная с его архитектоникой. Более того, архитектура, виднеющаяся из-за мраморов Мантегацца и Амадео, та готическая архитектура, что выглядывала из-за монастырской стены при выходе из здания полустанка, кажется более внушительной и более естественной. Приставленный фасад – чистая фата-моргана, а на оптическом обмане далеко не уедешь, нет в нем ни пользы, ни основательности, одна игра изощренного вкуса, не готика, не ренессанс, прямо-таки маньеризм какой-то, красота вставной челюсти, но кто ж посмеет эту красоту отрицать? Хрупкая изощренность мраморного фасада напоминает мне прозу Жана Жене, большого мастера по части того, что итальянцы называют finto: его роман «Богоматерь цветов», Notre Dame des Fleurs, изысканно воспевает сакральную красоту искусственности:

«Вдруг Дивина разражается каскадом пронзительного смеха. Все навостряют уши: это ее сигнал. Из раскрытого рта она выдергивает вставную челюсть, водружает ее себе на череп и, с запавшими губами, взволнованно, но победоносно, восклицает изменившимся голосом:

– Черт подери, господа, все-таки я буду королевой!

Когда я сказал, что Дивина была создана из чистой воды, я должен был уточнить, что она была высечена из слез. Но красота ее первого жеста померкла в сравнении с величием, которое ей потребовалось, чтобы сделать следующий: вытащить мост из волос, вернуть его в рот и там закрепить. Эта пародия на королевское коронование не была для нее пустяком».

Жан Жене – гениальный писатель, он, конечно же, должен был бы описать фасад Чертозы; что, впрочем, и сделал: по-моему, роман Notre Dame des Fleurs посвящен великому finto, а следовательно, и Чертозе. Недаром роман так готически называется – Notre Dame des Fleurs, и главная героиня недаром носит имя Дивина: церковь же Чертозы вполне достойна имени Notre Dame des Fleurs, ее мраморный фасад короновал семейство герцогов Сфорца столь же прекрасно и условно, как челюсть – Дивину, и, как Дивина, герцоги Сфорца были обречены, «Богоматерь цветов» – безусловный шедевр позднего lo stile visconteo. И странно, но перед фасадом Павии опять возникает воспоминание о молодежной древности Оксфорда, навеянное узорами мраморной резьбы, столь же легкой, как и готика этого университетского горда, обещающего будущее.

Фасад Чертозы создавался в то время, когда в Милане жил Леонардо да Винчи. Интересно, нравился ли он ему? И нравятся ли Леонардо романы Жана Жене или он находит их несколько вычурными и старомодными?

В самой церкви много всяких сокровищ: и живопись, и скульптура, и фрески, и надгробия, и синие готические своды с мерцанием золота, но обязательно надо обратить внимание на большой резной триптих из слоновой кости, хранящийся в одной из капелл. Это творение, вышедшее из мастерской братьев дельи Эмбриаки и преподнесенное Чертозе ее основателем, герцогом Джан Галеаццо Висконти, служит необходимым примечанием, поясняющим смысл мраморного фасада: видно, что для Джан Галеаццо этот триптих был образцом вкуса, придворное искусство должно было ориентироваться именно на подобные вещи, и именно этот драгоценный триптих и имели в виду создатели мраморного фасада. На осмотр церкви уходит много времени, но обязательно надо успеть зайти и посмотреть два внутренних монастырских двора, открытых для посещения. Первый из них невелик, весь отделан терракотовыми рельефами с прыгающими, как лягушата, путти и головами святых и пророков; посередине дворика фонтан с голым младенцем на лебеде, и этот дворик совсем не свидетельствует об особом аскетизме живших там братьев; в нем монахи, наверное, герцогов принимали. Второй двор огромный, с футбольное поле, со всех сторон окружен отдельными домиками, похожими на коттеджи с конусообразными готическими крышами. Он более суров, голые младенцы отсутствуют, остались только терракотовые святые.

Домики – это кельи братьев-картезианцев, обитаемые и сейчас, что делает Чертозу особенно убедительной: фигуры монахов, время от времени во дворах мелькающие, так живописны. Вообще-то у монастыря была запутанная история. При герцогах он цвел, но австрийский император Иосиф II в 1782 году орден картезианцев запретил и монастырь отдал цистерцианцам. Наполеон, пришедший с французами в 1798 году, снова поменял хозяев, сначала отдал монастырь кармелитам, а в 1810 году вообще его закрыл, ограбив сокровищницу. Картезианцы вернулись в монастырь лишь в 1843 году, но в 1866 году Чертоза была объявлена национальным памятником Италии специальным указом, и, хотя монахи продолжали там жить вплоть до 1880-го, монастырь и земли, ему принадлежавшие, были национализированы. У церкви с государством из-за Чертозы возник конфликт, разрешившийся только в 1930-м, когда Бенито Муссолини отдал монастырь папе. Пий XI в 1932 году вернул Чертозу картезианцам, братья славили власть, и все при Бенито было хорошо, но в 1944-м монастырь был сильно разрушен американскими бомбардировками. Новой власти сначала было не до Чертозы, но в 1946 году разразился павийский скандал: в монастыре были обнаружены останки Муссолини, казненного 28 апреля 1945 года. После того как Муссолини был расстрелян, его труп еще повисел вниз головой на одной из площадей Милана, затем труп поваляли в сточной канаве и только 1 мая захоронили на миланском кладбище Музокко в безымянной могиле на участке для бедных. Через год во время Пасхи группа неофашистов под руководством Доменико Леччизи труп выкопала и переправила в павийскую Чертозу, где картезианцы, благодарные, видно, Бенито за все, что он для них сделал, предали его останки, над которыми вволю натешились антифашисты, земле. Но не тут-то было: уже 12 августа 1946 года власти останки обнаружили, и монастырь тут же закрыли. Труп Муссолини, кстати, из-за политических распрей оставался в течение десяти лет без захоронения, – теперь он покоится в фамильном склепе родного города дуче Предаппио – а картезианцев опять выгнали из Чертозы.

Читать дальше