Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Улицы старого Комо, по-средневековому узкие, но не по-средневековому прямые, определены, видно, старой римской планировкой, и их рациональная структура отражает плиниевско-аббондиевский дух города. Подтверждает его и археологический музей, неожиданно богатый, – вообще, в римское время Комо был центром процветающей провинции Цизальпинская Галлия, и вокруг города множество различных археологических достопримечательностей, – а кроме него в Комо еще есть и Пинакотека. Никому бы не советовал ехать в Комо только для того, чтобы посмотреть его музеи, – хотя в Пинакотеке, расположенной в старом палаццо Вольпи, большое собрание живописи от Средневековья до XIX века, и есть замечательное «Падение ангелов» моего любимого Мораццоне, висящее в конференц-зале, – но, если вы уж в Комо оказались зачем-либо: собор посмотреть, или по делам променада и дамы с собачкой, или на виллу Клуни приехали, то я в музеи очень советую зайти, тем более что в Пинакотеке натыкаешься еще на одну причину, кроме собора, променада и клуней, ради которой стоит приехать в Комо. В отличие от многих других музеев итальянской провинции, в комасской Пинакотеке XX веку – новеченто, как его итальянцы называют, – посвящен целый этаж. Он, само собою, последний, и, когда поднимаешься по лестнице, отсмотрев множество милых, но средних средневековых, маньеристических и барочных картин, глазами встречаешься с глазами толпы, смотрящими на тебя с сильно увеличенной фотографии какого-то митинга двадцатых, кажется, годов – профашистского или антифашистского, не разобрать, у итальянцев, в общем-то, толпа почти всегда обладает выразительными и приличными лицами, – повешенной в пролете лестницы, чтобы отделить новеченто от всего остального. Увеличение еще больше размыло и без того размытую старую фотографию, но, несмотря на это, глаза толпы обладают магнетическим энергетизмом, который всегда исходит от сборищ 20–30-х годов, и сразу же возникает не мысль даже, а чувство, что все на тебя смотрящие скоро станут убийцами или убитыми, и от фотографии пахнет смертью, в то время как от всех средневековых, маньеристических и барочных картин смертью совсем не пахнет, они хотя и более древние, все какие-то живехонькие, видно, живопись – свидетельство бессмертия души, а фотография – констатация смерти. Провожаемый взглядами умерших людей, входишь в залы новеченто, и первое же, что тебя встречает, – это развернутая экспозиция, посвященная архитектору Антонио Сант’Элиа.

Антонио Сант’Элиа, уроженец Комо, – миф Комо, миф итальянского футуризма и миф всего авангарда XX века. Миф Антонио Сант’Элиа – веская причина для посещения Комо: в Пинакотеке хранится одно из самых больших собраний его рисунков, занимающее несколько залов, представлены фотографии и документы, с ним связанные, и, кроме этого, в музее находятся выразительная коллекция материалов и рисунков Джузеппе Терраньи, последователя Сант’Элиа и звезды муссолиниевской архитектуры, а также живопись «комасских абстракционистов», astrattisti comaschi, находившихся под влиянием идей Сант’Элиа. Произведения новеченто, XX века, выставленные в Пинакотеке, должны повествовать об Антонио Сант’Элиа и его жизни, превращенной им самим в подвиг служения авангарду, но превращаются в повествование об Италии первой трети прошлого столетия, о переходе от футуризма к фашизму и о взаимоотношениях модернизма и тоталитаризма вообще.

Антонио Сант\'Элиа, родившийся в Комо в 1888 году, – он был годом младше Ле Корбюзье – уже в 1914 году открыл архитектурную студию в Милане. Студия поставляла идеи, а не проекты – жирные миланские нувориши предпочитали тошнотворный, с точки зрения молодежи, вкус либерти, – и идеи его были новы, увлекательны и оригинальны. Настолько, что привлекли внимание футуристов, тут же предложивших Сант\'Элиа присоединиться к их движению, что архитектор и сделал, разразившись «Манифестом футуристической архитектуры» 11 июля 1914 года, вторящим первому манифесту футуризма Филиппо Маринетти 1909 года. В нем, как и полагается, говорилось следующее: «С 1700 года не было больше архитектуры. Только смешение самых разнообразных элементов стилей, используемых, чтобы замаскировать скелет современного здания. Новая красота бетона и железа оскверняется наложением карнавальных декоративных инкрустаций, которые не оправданы ни конструктивной необходимостью, ни нашим эстетическим чувством. Они имеют свое происхождение в египетской, византийской или индийской древности, а также в этом дурманящем цветении глупости и бессилия, которое получило имя неоклассицизма.

Здесь высшая глупость новой архитектуры, которая живет благодаря корыстному участию академий, настоящих изоляторов знания, где молодых людей заставляют копировать классические модели вместо того, чтобы раскрыть свой собственный талант в поисках сферы и решений новой и настоятельной проблемы: футуристический дом и футуристический город…», ну и дальше, обычное футуристическое бла-бла-бла, ненависть к Cа di ciapp и буржуазии. Тогда же Сант’Элиа начал серию рисунков под названием «Новый город», Città Nuova, представляющих план превращения Милана в современный город.

План выразительный, Сант’Элиа, конечно, от старого Милана камня на камне не оставлял, почище американских бомбардировщиков, но миланские функционеры не вняли молодому архитектору, они, по своей тупости, находились под обаянием Жопьего дома и тому подобной модерновой чепухи, да и денег на проекты Сант’Элиа не было, поэтому «Новый город» остался на бумаге. Гений возненавидел обыденность и заурядность окружающей жизни, связался с социалистами и империалистами – не в марксовом понимании, а в понимании Габриеле д’Аннунцио, мечтавшего вернуть Италии величие Римской империи и итальянских империалистов возглавившего, – и ушел на фронт Первой мировой, чтобы слова не расходились с поступками, как, например, у нашего Маяковского, который очень за войну ратовал, но которого всем миром от службы отмазывали, и Горький много постарался, чтобы воителя русского футуризма в Учебную автомобильную роту в тылу, в Петрограде, определить. В 1916 году Сант’Элиа заработал серебряную медаль за военную доблесть, вскоре после этого был смертельно ранен и 10 октября 1916 года умер, будучи посмертно награжденным второй серебряной медалью за военную доблесть. Было ему всего двадцать восемь, и построить он ничего не успел.

Писать манифесты – дело не слишком сложное, но очень выгодное. Труда особого не надо, литературные способности нужны минимальные, художественных не требуется никаких, знания манифесту вообще чуть ли не противопоказаны, зато действует манифест – почти любой, уж это надо быть совсем недотепой, чтобы твой манифест незамеченным прошел, – наверняка, обеспечивая максимум известности и внимания, а следовательно, и популярности. Итальянские футуристы чуть ли не первые в мире сообразили, что опубликованное воззвание гораздо эффективнее в деле завоевания публичной известности, чем изданный роман или выставленная картина. Вот, например, Маркс много чего написал, но «Манифест коммунистической партии» все равно остается непревзойденным его хитом; что написал Маринетти, кроме своего манифеста, вообще мало кто знает. Восприимчивые русские тут же приняли на ура это открытие, и вскоре искусство манифеста художественного переплелось с искусством манифеста политического, и пошел-поехал XX век, постепенно трансформировав манифест в лозунг, лозунг – в слоган, а концептуализм – некие манипуляции с идеологическими лозунгами и слоганами – объявив высшей точкой художественного развития.

Читать дальше