Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Типичный готический happy end: душа Юстины подымается к небесам, держа за руку душу Киприана, как это изображается на некоторых картинах, – и при взгляде на них возникает первый вопрос: есть ли у душ руки?; а второй: об этом ли, о таком бестелесном парении, Киприан мечтал, будучи магом-чернокнижником? Как бы то ни было, останки обоих, перемешавшись, спят в соборной крипте Пьяченцы. Целый лес романских колонн, разросшийся, как чаща, вокруг останков криминальных любовников, – ибо с точки зрения администрации Диоклетиана они были преступниками, осужденными в согласии со всеми процессуальными формальностями, как и любовники в лесной драме Франсуа Озона, так и называющейся, «Криминальные любовники», – рассказывает о жаре, мраморе и страстях сирийской Антиохии, и этот рассказ напоминает бредущему среди колонн о Первом крестовом походе и о толпе на Пьяццале делле Крочате, одержимой идеей вернуть Антиохию, откуда Юстина родом, христианам.

Сегодня Ватикан, сомневаясь в существовании Юстины Антиохийской, лишил ее статуса святости, передав все полномочия Юстине Падуанской – в том числе и единорога, ее атрибут и домашнее животное, – также замученной во времена Диоклетиана. Падуанская Юстина не сириянка, а римлянка, и история ее гораздо менее поэтична, она просто мученица. Юстина Антиохийская – читай, Пьячентинская – из святой превратилась в литературный персонаж, так как литературой была увековечена и стала героиней философской драмы Кальдерона «Необычайный маг», в которой испанец из Киприана делает интеллектуала, античного Фауста, пытающегося проникнуть в суть истины, для чего, как и полагается, связывается с дьяволом. У Кальдерона Юстина и любовь к ней – один из соблазнов; но эта любовь и ступень познания; Юстина – фаустовская Маргарита раннего христианства, и именно она доказывает Киприану вещь хотя и очевидную, но доступную пониманию немногих: в суть истины без помощи откровения проникнуть невозможно. Бедный дьявол, своими собственными когтями подтолкнувший Киприана к Юстине, остается, как всегда – со времени Иова, – в дураках, так как договор с ним аннулируется.

Юстина Падуанская и Юстина Антиохийская (Пьячентинская) соперничали издавна, но падуанку поддерживала могущественная Венеция, назначившая ее патроншей всех принадлежащих республике земель, то есть Террафермы. Особые споры вызывало участие Юстины в битве при Лепанто; то, что святая при этой битве присутствовала, зафиксировано документально. На одной из картин Тинторетто мы можем видеть святую Юстину парящей в небесах над флотом христиан, – нам известно, что живопись того времени исполняла роль фотографии за неимением последней, и, соответственно, Тинторетто ее там видел – рассказов же очевидцев, непосредственно зревших Юстину в толпе сражающихся в то время, как она помогала воинам Христа, защищая их от турецких стрел и ятаганов, предостаточно. Но какая Юстина, падуанка или пьячентинка, – вот вопрос! – и очень важный: от престижа святой зависел престиж города. У каждой из Юстин были свои аргументы: героем битвы при Лепанто был все-таки Алессандро Фарнезе, которому пьячентинка была как родная, а падуанка – совсем посторонней женщиной; он, конечно, поддерживал антиохийку. Но за падуанкой были венецианские деньги, гораздо бо́льшие, чем у герцога. В XVI веке в Падуе венецианцы Юстине Падуанской отгрохали храм, намного превосходящий размерами собор Пьяченцы, самый большой романский собор в Эмилии-Романье, и усилиями венецианцев Юстина Антиохийская постепенно была оттеснена на небесную периферию, а затем и вообще вычеркнута Ватиканом из святцев.

Печальная история об исчезновении былой знаменитости, прямо фильм «Все о Еве». На небесах все столь же душераздирающе, как и в Голливуде; неприятно, когда твой миф развенчан, единорог отобран и ты признана чуть ли не несуществующей, хотя твои кости и лежат в драгоценной раке. Мне Юстина Антиохийская очень симпатична, как симпатична и привязанность к ней Пьяченцы, свою святую не сдающей несмотря ни на что; кроме того, история Юстины совпадает с историей Теодоры, александрийской благочестивой девы, через любовь к которой легионер-язычник Дидимус обрел спасение и мученическую смерть. Георг Фридрих Гендель, написавший ораторию «Теодора», смешивает обеих святых, перенеся место действия из Александрии в Антиохию, и крипта собора Пьяченцы – благо незадолго до ее посещения я увидел эту музыкальну драму, поставленную Питером Селларсом, обрядившим легионеров в оранжевые комбинезоны, тем самым актуализировав историю раннехристианских мучеников настолько, что она превратилась в протест против притеснений любого инакомыслия, а также протест против войны в Ираке, – исполнила что-то вроде генделевского хора How strange their ends, «Как странен их конец», замечательными голосами своих романских колонн. «Я, за тебя отдавши душу, Большое ли свершу деянье, За бога отдавая тело?» – говорит Киприан, отправляясь на казнь, дьяволу в пьесе Кальдерона, а Гендель, когда в 1751 году на лондонской премьере публика повалила вон из зала, произнес знаменитый афоризм: «В пустом зале музыка звучит лучше»: собор Пьяченцы пустел после воскресной мессы и уже закрывался, и обе фразы жужжали над мощами святой Юстины, как два тигра вокруг голой женщины на картине Сальвадора Дали «Сон, вызванный полетом шмеля вокруг граната за секунду до пробуждения».

Тишина пустеющего собора помогала мне расслышать этот звук, пьячентинский и сюрреальный, и души Юстины, Теодоры, Агаты д\'Онелья, чье обнаженное тело валялось на ступенях La mundä di rat, покрытых толпой шевелящихся крыс, – души всех мучениц любви, заживо сваренных, обезглавленных и заколотых, проходили по Пьяченце, серой, осенней и пустой, а в неколебимой вышине кумиры с простертою рукою сидели на бронзовых конях, совершенно бездушные; в городе все было закрыто или закрывалось, витрины шикарных магазинов Piacenza Cashmere – откуда в Пьяченце такое изобилие кашемира? – были так черны, как прорубь, и мнилось, «там такое приключилось, что лучше не заглядывать, уйдем», лишь вокруг OVS – одного из сети самых дешевых универмагов Италии – вяло текла жизнь, что только подчеркивало пустынность города, и, выставленные из собора вежливым темнокожим служкой, мы с латинистом отправились искать место, где можно было бы отобедать.

Что оказалось непросто. Единственный открытый в обозримом пространстве ресторан на Соборной площади был отвергнут из-за своей доступности, центральности и, следовательно, туристичности. Отправившись на поиски лучшего и изрядно побродив по округе, мы, как почти всегда и бывает в поиске обретения идеала, убедились в полной его безнадежности, – все было глухо закрыто. Пришлось вернуться, и оказалось, что отвергнутый ресторан отличный, что, кроме меня, в нем не было ни одного намека на туриста и что пьячентинская кухня – знаменитая, как знаменита кухня каждого города Ломбардии или Эмилии-Романьи, будь то Лоди, Брешия или Модена, чье прошутто ди Модена, ветчина Модены, юридически защищена национальными законами, хотя и не так известна, как прошутто ди Парма, – в данном ресторане не разочаровывала. Впервые я попробовал чисто местное блюдо, карпаччо из конины, – я бы ему присвоил имя «порденоне», в честь автора фресок в Санта Мария ди Кампанья, так хорошо умевшего рисовать лошадей, что связало бы это блюдо с Пьяццале делле Крочате и с Первым крестовым походом, ведь карпаччо получило свое название от художника венецианского и было изобретено в Венеции. Порденоне стал бы пьячентинской specialità и некоторым реваншем в проигранном соревновании святых Юстин, а я бы запатентовал свое изобретение и получал в ресторанах Пьяченцы порденоне на обед со скидкой, – я вообще люблю карпаччо, и карпаччо из конины мне очень понравилось. Во время обеда мой приятель разъяснил мне загадку Piacenza Cashmere, и оказалось, что история опять же восходит к Первому крестовому походу, что пьячентинцы, его участники, первыми из европейцев научились особо выделывать шерсть на манер индийцев и что затем это стало торговой маркой, так что самый знаменитый Piacenza Cashmere теперь в Милане, но вообще-то Пьяченца всегда славилась элегантностью и в Пьяченце много собственных дизайнерских брендов, которыми она очень гордится, – опять же аналогия с Leningrado, с его преданностью Parfionova и Kisselenko, это мое попутное соображение, – хотя они и не так известны, как миланские. Джорджо Армани – ваши русские так его обожают, что, по-моему, сейчас только они одни его и носят, да еще персы, быть может, – подчеркиваю, что это лишь приватное мнение одного римского латиниста, я своими глазами видел в Армани обряженными и представителей других национальностей – родился, кстати, в Пьяченце.

Читать дальше