Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

Казак везет задержанного на извозчике. (илл. к книге А. Голицынского «Уличные типы»).

Упразднение Сводного казачьего полка, по мнению «Современной летописи», имело положительный результат — как для москвичей, так и для самих казаков. Последним возвращение в родную среду давало возможность избежать фатального превращения в преступников под воздействием соблазнов большого города:

«Мы не станем перечислять все виды казачьих проступков, приносящих прямой вред полицейской службе и ставящих иногда, что называется, в тупик полицейское начальство — для этого потребовалось бы много и времени, и бумаги, — а скажем только о том, что казак, дурно относящийся к службе, не менее того вредит и самому себе. Так, например, привыкнув к чаю, вину и вообще к разгульной трактирной жизни, казак делается белоручкой и утрачивает всякую охоту и способность к честному труду, этого мало — получает отвращение к нему, и потому, возвратись через четыре года на родину (срок казачьей службы в Москве четыре года), он не может уже быть пчелой, как был дотоле, и делается трутнем. Шатаясь в Москве по кабакам и харчевням, казак сталкивается и знакомится с ворами и мошенниками, входит, особенно через посредство известного разряда женщин, в их шайку, и чтоб удовлетворить приобретенной такою жизнью страсти к вину, пиву и т. п., заодно с мошенниками ворует и мошенничает. Привычка воровать не покидает его и по возвращении на родину. Мы знали многих несчастных казаков, преимущественно из молодежи, которые приходили в Москву с наклонностями голубя, а возвращались оттуда с замашками коршуна. Через наши руки, во время восьмилетнего нашего служения в полку, прошла не одна сотня следственных и военносудных дел, по коим не один десяток казаков изведал, что такое шпицрутены, что такое арестантские роты и что такое каторга. Между тем, при другой служебной и житейской обстановке, многим из этих несчастных и в ум бы не пришло, например, украсть лошадь, обобрать захмелевшего человека, и т. п.».

Обязанности подвижного силового резерва на случаи чрезвычайных ситуаций вместо Сводного казачьего полка были возложены на кавалерийские части московского гарнизона. Из них назначали дежурные эскадроны, из которых, в свою очередь, выделялись конные разъезды для ночного патрулирования Москвы. Что касается основного занятия казаков — экстренной доставки распоряжений полицейского начальства — то здесь на помощь пришли достижения технического прогресса. Заменой конных курьеров стал специальный телеграф, соединивший линиями связи Кремль, резиденции генерал-губернатора и обер-полицмейстера, пожарные депо, жандармский дивизион, управу благочиния и полицейские частные дома. Для обычной пересылки казенных бумаг в штат полиции было набрано около ста вольнонаемных курьеров.

Подсчитав расходы на содержание преобразованной структуры городской полиции, автор статьи в «Современной летописи» сделал вывод:

«Итак, упразднение казачьего полка в Москве смело можно отнести к числу реформ в высшей степени благодетельных — благодетельных как в нравственном, так и в экономическом отношении. От этой реформы останутся в выигрыше, и в большом выигрыше, прежде всего московская полиция, потом сами казаки, а, наконец, и правительство.

Выгода полиции та, что телеграф не зайдет в кабак, за это смело можно поручиться, а курьер, как человек свободно взявшийся за дело, не менее телеграфа будет аккуратен; в противном случае ему тотчас же дадут «абшид» [38] Абшид (нем.) — отставка. Что же касается упования на трезвость телеграфа, то известен случай, когда пьяный полицейский телеграфист так передал депеши, что пожарные команды вместо того, чтобы собраться для совместного тушения большого пожара, выехали совсем в другую сторону. .

В середине 60-х гг. в череде преобразований полиции произошло, пожалуй, важнейшее изменение, которое явилось прямым следствием проведения в стране судебной реформы. В результате возникновения новой системы судов полицейские наконец-то утратили право своей волей карать и миловать. Современница событий А. И. Соколова по этому поводу писала в мемуарах:

«Живо помню открытие новых судов в Москве. Открытию этому предшествовала масса новых разнообразных толков, в большинстве случаев очень сочувственных. До тех пор всеми делами, и по денежным взысканиям, и по всевозможным правонарушениям, ведала почти исключительно полиция, и всякому, сколько-нибудь знакомому с полицейскими порядками, даже позднейших, менее «бесцеремонных» эпох, понятно будет, как нетерпеливо ждали обыватели московские возможности обходиться без вмешательства «самого квартального».

Благодаря появлению гласного и состязательного судопроизводства, представители всех сословий получили возможность найти защиту от произвола полиции. Равно как и полицейские всех чинов и званий — от оскорблений и унижений со стороны набиравших силу «денежных мешков».

Самым громким судебным разбирательством (из череды так называемых «полицейских») было дело об оскорблении частного пристава Врубеля. Выполняя служебные обязанности, он попытался войти в дом богатой купчихи М. А. Мазуриной, чтобы взыскать 1128 руб. по ее долговому обязательству. Действуя в лучших традициях московских купцов-самодуров, Мазурина приказала слугам наглухо запереть ворота и спустить с цепи сторожевых собак. Невзирая на опасность, подчиненные Врубеля расчистили ему путь. Пристав смог проникнуть в покои купчихи и лично вручить ей официальное предписание. А разбор дела у мирового судьи для Мазуриной закончился приговором об аресте на два месяца «за противодействие законным требованиям полиции».

Другого участника того события, врача Екатерининской больницы Ельцинского, судили в Окружном суде. Доктор, находившийся в доме Мазуриной, не только не отговаривал купчиху от ее опрометчивого поступка, но и на повышенных тонах порицал настойчивость пристава Врубеля. Правда, на суде Ельцинский вел себя гораздо тише и попытался доказать, что словом «безобразие» он характеризовал не действия полицейского офицера, а возникшую при этом нервную обстановку в доме. Волнение, мол, могло пагубно сказаться на здоровье его пациентки. Суд признал Ельцинского виновным, но приговорил всего лишь к штрафу в 8 рублей.

Немногим позже хамовнический мировой судья вынес вердикт об оскорблении другого полицейского — на этот раз всего лишь городового. Тем не менее, по мнению Е. И. Козлининой, это на первый взгляд рядовое дело имело важную общественную значимость: