Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол

Восславить языческих богов, сочинить победную песню в их честь — поступок не просто необычный, но и отдающий, по тем временам, безумством. И за более легкие прегрешения Чаадаева объявили сумасшедшим. Правда, свои видения Гоголь представлял в виде фантазий, несбыточных историй. Его современникам они казались милыми сказочками, подпитываемыми древней фольклорной традицией. Но теперь можно совершенно определенно утверждать, что это были пророческие видения. Гоголь предугадал бунт против Бога, разглядел Черта, притаившегося в толпе обывателей и готовящего великие потрясения.

Кажется, еще никто не писал, что «Вий» — это аллегорическое описание событий, происходивших сразу после 17-го года. Россия — это церковь, где отпевалась панночка, Хома — хранитель христианской веры, а В.И.Й — Владимир Ильич. У нас нет никакого желания записывать Николая Васильевича в русские Нострадамусы, но что есть, то есть! Удивительно здесь все: и то, что Гоголь среди всех древних богов выбрал малоизвестного Вия; и то, что инициалы вождя идеально соответствуют его имени; что портрет Вия соотносится с внешним обликом Ильича, которого вполне можно назвать дюжим и приземистым, обладавшим хорошо развитой мускулатурой рук и ног; наконец, и то, что все, кто общался с Лениным, отмечают глубокий, пронзительный взгляд его глаз, просвечивающий собеседника подобно рентгеновскому лучу. Но самое мистическое, пожалуй, состоит в том, что Гоголь фактически предугадал посмертную судьбу Владимира Ильича, который не был погребен и тем самым не утратил связи с миром живых. Уже более восьмидесяти лет наши соотечественники приходят в Мавзолей и могут видеть его останки. Целую эпоху страна жила под лозунгами «Ленин и сейчас живее всех живых», «Дело Ленина живет и побеждает», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Церкви были отданы под склады, хозяйственные помещения, туалеты и т. д., а на площадях и улицах в изобилии стояли памятники вождю. Так наяву состоялось пришествие Вия…

Историю града Петрова следует изучать по сочинениям наших писателей. Словно через увеличительное стекло, рассмотрели они и его парадные фасады, и трущобы, и порядки, царящие на улицах и в головах горожан. Собирая воедино все эти впечатления, нельзя отделаться от мысли, что если и описывался в русской литературе когда-либо город, являющийся полной противоположностью Миргороду, так это Петербург. Многое, начиная с ужасного климата и кончая волокитой в департаментах и взяточничеством в верхах, отвращало русского человека от его новой столицы. Никто, кажется, не превзошел Достоевского в критическом анализе Петербурга, но основоположником этой традиции выступил все-таки Гоголь.

В середине 30-х годов Гоголь написал пять повестей — «Шинель», «Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего», «Нос», за которыми закрепилось название петербургских. Общепризнано, что в них отразились первые, не очень приятные впечатления писателя от северной столицы, встретившей Гоголя зимой 1829 года сильными морозами и удивившей непомерной дороговизной цен. Но эта первоначальная, эмоциональная реакция на Петербург, конечно же, не была определяющей. Повести писались спустя пять лет после приезда, когда накопились более осмысленные и содержательные наблюдения и восприятие города стало, так сказать, объемным или, лучше сказать, многомерным. Да и не такой Гоголь человек, чтобы переносить на бумагу сырые, поверхностные заметки. Он творил для вечности и потому ни в коей мере не мог бы удовлетвориться эскизом или незаконченным портретом. Настроение петербургских повестей идет от более глубоких, корневых представлений о городе и его значении в судьбе России.

Петербург был построен на костях русского народа. Рабочих пригоняли сюда со всей России. К примеру, в 1709 году приказано было выслать в Петербург 40 тысяч человек. После прибытия в Петербург на работы переселенцы оставались иногда первое время без пристанища, укрываясь в шалашах и землянках среди болот, на сыром и зловонном воздухе. Лихорадки, горячки, цинга косили рабочих. Иностранцев, наблюдавших за этой стройкой въявь, поражало смирение, долготерпение русского человека, а в иных ситуациях и равнодушие к жизни (так изнурял рабский труд!). Когда кто-нибудь из рабочих заболевал, то он просто ложился на голую землю, мало заботясь, выздоровеет ли он или умрет, и не принимая никаких медицинских пособий. Если умирал крестьянин, то его клали где-нибудь на видное место и зажигали восковую свечу, чтобы вызвать подаяние сострадательных рабочих на погребение. Когда набиралось достаточно денег, тело завертывали в рогожу, завязывали, как мешок, со всех сторон веревкой, клали на носилки, и двое мужиков несли на кладбище. Иногда по дороге несколько раз опускали тело на землю, затепливали восковую свечку и снова собирали скудное подаяние. Петр сам руководил постройкой города, который называл «парадизом», «святой землей». Но рай Петра был для простых людей земным адом, Гоголь прекрасно чувствовал этот внутренний, духовный разлад Петербурга. И если у Пушкина возобладало восторженное отношение к городу:

его восхищало, что

и он воспел Медного Всадника, призрака Петра, несущегося по пустынным проспектам Петербурга, то Тоголю в этом городе являлись совсем другие видения, совсем другие призраки.

История Акакия Акакиевича Башмачкина — страшная правда о простом чиновнике, перебивающемся с хлеба на воду. Но еще более ужасает его посмертная судьба, когда он сдирает с чужих плеч шинели, шубы и «всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной». Трудно отделаться от мысли, что не Петр на коне, а этот невзрачный чиновник-мертвец является символом Петербурга. Никакой это не парадиз, а город вечных мук, ад на болотах.

Если и увидит художник Пискарев на Невском проспекте красавицу, то она непременно окажется развратной и продажной девицей. Только во сне, накурившись опиума, может он позабыть о ее дурных сторонах, увидеть в ней свою единственную, дарованную небом избранницу. «Боже, какая радость! Она! опять она! но уже совершенно в другом виде. О, как хорошо сидит она у окна деревенского светлого домика! наряд ее дышит такою простотою, в какую облекается только мысль поэта. Прическа на голове ее… Создатель, как проста эта прическа и как она идет к ней! Коротенькая косынка была слегка накинута на стройной ее шейке; все в ней скромно, все в ней — тайное, неизъяснимое чувство вкуса. Как мила ее грациозная походка! как музыкален шум ее шагов и простенького платья! как хороша рука ее, стиснутая волосяным браслетом! Она говорит ему со слезою на глазах: «Не презирайте меня: я вовсе не та, за которую вы меня принимаете…» В грустной истории любви художника, рассказанной Гоголем в повести «Невский проспект», исследователи находят автобиографические детали. В одном из писем матери летом 1829 года писатель признается, что встретил девушку божественной красоты и влюбился в нее. Развязка этой истории нам неизвестна, но, по всей вероятности, она стала тем сильным потрясением, которое заставило его крайне переменить свое отношение к женщинам, во всяком случае, к тем, которых он встречал в реальной жизни. А истинное наслаждение испытывать, когда божественные виденья являлись к нему, как и к художнику Пискареву, во сне в образе идеальных созданий его исключительно богатого воображения.