Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол

С христианской точки зрения сны художника греховны, в Средние века ему приписали бы сожительство с дьяволицами (так называемый суккубат) и отправили бы на костер. Во времена Пискарева инквизиция уже не действовала, но судьба его была не менее печальной. Он казнил себя сам, призрак Невского проспекта довел его до самоубийства.

Мистические опыты, общение с призраками и т. д., как хорошо известно, ведут к нервным расстройствам, душевному разладу, депрессии, а часто и к сумасшествию. В «Портрете» и «Записках сумасшедшего» мы находим две подобные истории, окончившиеся безумием героя. Первая рассказывается от третьего лица. Мы со стороны наблюдаем, как молодой талантливый художник Чартков, купив однажды необыкновенный, гениально написанный портрет ростовщика, был зачарован им, буквально куплен (в раме таился клад), отчего внутренне переродился, погубил свой талант и в итоге проникся ненавистью ко всему прекрасному. «Хула на мир и отрицание изображалось само собой в чертах его. Казалось, в нем олицетворился тот страшный демон, которого идеально изобразил Пушкин. Кроме ядовитого слова и вечного порицанья, ничего не произносили его уста». Призрак ростовщика стал преследовать его, ему начали чудиться давно забытые, живые глаза портрета, и это порождало новый приступ бешенства: Чартков превращался в Черткова. Страшные привидения, грезившиеся ему днем и ночью, так и свели его в могилу.

Вторая история носит уже более интимный характер, ибо повествование ведется от первого лица. Повесть представляет дневник Аксентия Ивановича Поприщина — великого сумасшедшего русской литературы. Великого и в прямом, и в переносном смысле, поскольку сам себя он с некоторых пор стал считать королем Испании Фердинандом VIII. Этот призрак стал его спутником и благополучно довел до сумасшедшего дома. А начиналась болезнь Аксентия Ивановича с малого. Однажды он открыл, что собаки интересующих его лиц не только разговаривают по-человечески, но и пишут друг другу записки. Похитив переписку, Поприщин узнал о тайных пристрастиях своей возлюбленной, которая отдала свое сердце, увы, не ему. Тут-то Аксентий Иванович окончательно повредился в уме. Но одно из его открытий в силу своей исключительной важности будет жить вечно. Он первым постигнул, что «женщина влюблена в черта». А уж насколько это верно, пусть каждый судит сам.

Сколько бы мы ни говорили о призрачности петербургских повестей, самая фантастическая из них все-таки «Нос». Впервые она была напечатана в журнале «Современник» в 1836 году с редакционным примечанием А. С. Пушкина: «Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки; но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись». Первоначально повесть Гоголя предназначалась для «Московского наблюдателя», но была отвергнута журналом как произведение «пошлое». В этой редакции фантастический характер сюжета (исчезновение носа) объяснялся в финале сном майора Ковалева. Сон — самое время для разговоров с призраками, путешествий в запредельные пространства, где может происходить все самое диковинное и непостижимое, это спрятанный от всех уголок человеческих мечтаний. Кстати, если прочитать название повести справа налево, то выйдет в точности «Сон». Так что и без гоголевского пояснения можно догадаться, что нос майора Ковалева путешествует в каком-то особом фантастическом мире, в чем-то схожем с нашим. Да и сам нос, может быть, и не нос, а некая аллегория чего-то такого, что однажды утратил майор. В общем, у повести ярко выраженная эротическая подоплека, и Гоголь с Пушкиным задолго до Фрейда развлекались психоанализом и от души веселились над страданиями двух влюбленных голубков — цирюльника и майора. Другое дело, что эта пушкинская шутка наверняка не очень-то пришлась по вкусу приверженцам однополой любви, вроде Геккерна и Дантеса, но это уже другая тема.

Петербургские повести решительно отличаются по настроению от «Вечеров» и «Миргорода», в них нет веселья. Они мрачные, как по большей части времени сам Петербург. От лжи Невского проспекта следовало выбираться, и впереди уже маячили вечный город — Рим и вечная поэма — «Мертвые души». Но Гоголю предстояло еще благословить в дорогу «Ревизора» из Петербурга.

Если попытаться выделить какую-то главную черту во внешнем поведении Хлестакова, то это его привычка чертыхаться. Пусть однажды он и воскликнул: «Боже мой, какой суп!» — но вырвалось это непроизвольно, от полноты чувств оголодавшего желудка. Конечно, он декламирует Марье Антоновне первую строку из ломоносовской оды «Из Иова»:

но, судя по быстрому перескоку на разговор о любви, вряд ли может ее продолжить. В замечаниях для господ актеров Гоголь написал: «Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить внимания на какой-нибудь мысли». Думаем, мы попадем в десятку, если скажем, что это молодой чертенок со всеми признаками будущей деградации и вырождения в полнейшее ничтожество.

Не пройдем, однако, мимо того, что он назван Иваном. Это верный признак того, что Хлестаков ярко выраженный русский тип. Гоголь говорил: «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым… И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым…» Продолжим линию знаменитых Иванов русской литературы: Иван Карамазов, дядя Ваня, Иван Бездомный. Все они в самом расцвете своей жизни удивительно близко подходят к запредельной черте. Впрочем, как и не менее известные сыновья Иванов — Аксентий Иванович Поприщин и Павел Иванович Чичиков. Не говорит ли Гоголь, тем самым, что в здоровой русской породе начался процесс вырождения? И может, прозвище Иван-царевич, которое прилепилось к самому оскотинившемуся герою русской литературы Ставрогину, нашептал сам Черт?

Относительно происхождения имени «Иван» представим краткую мифолого-историческую справку. Иван — «первочеловек», основатель культурной традиции, демиург в том смысле, что совершенные им деяния как бы приравниваются по значению к космологическим актам, непосредственно продолжают их на человеческом уровне. Память об Иване как русском боге хранят сказки об Иване коровьем сыне и Иване Быко-виче. Иван — главный (!) персонаж русского сказочного фольклора, и это не случайное совпадение. Он — один из наших первобогов.