Анатолий Фоменко - Книга 2. Тайна русской истории. Новая хронология Руси. Татарский и арабский языки на Руси. Ярославль как Великий Новгород. Древняя английская история — отражение византийской и ордынской

В начале августа 2001 года А.Т. Фоменко и Т.Н. Фоменко посетили Кремль в городе Угличе и, в частности, так называемый Дворец (Терем) Царевича Димитрия. Как мы только что рассказали, здесь выставлена колода XVII века, в которой нашли мощи монаха Симеона Ульянова, его одеяние (схиму) и предметы, положенные вместе с ним в колоду. Мы хотели еще раз, более детально, сфотографировать интересные, трудночитаемые надписи на схиме.

Научные сотрудники музея Угличского Кремля, к которым мы обратились за консультацией, неожиданно сообщили нам, что в колоде, кроме самих мощей монаха, его одеяния и «четок», были еще обнаружены ГРАМОТА И СВИТОК с достаточно большим текстом. Бумажная грамота лежала на груди монаха, а пергаментный свиток — рядом с ним. Текст грамоты довольно короток, а вот свиток достаточно длинный. Грамота написана скорописью XVII века, а свиток — кириллицей. Причем обо всем этом в официальной музейной экспозиции не сказано ни слова. Никаких сведений о свитках нет и в известных нам публикациях по истории Углича. Естественно, мы поинтересовались — что же написано на грамоте и на свитке? Сотрудники научно-исследовательского отдела музея неуверенно ответили, что там вроде бы записано по старо-славянски житие монаха. Свиток старинного вида, вертикальный, а не горизонтальный. См. по этому поводу книгу «Библейская Русь», гл. 2:2.2, где мы приводим данные, согласно которым на действительно древних свитках текст писали так, что при разворачивании длинного свитка-рулона сверху вниз, горизонтальные короткие строчки на нем тоже читались последовательно, одна за другой, сверху вниз, от начала до самого конца свитка. Во время чтения свиток держали вертикально, постепенно свертывая его верхний конец и разворачивая нижний. Именно такого вида свиток и извлекли из колоды монаха Ульянова.

Получается, что до нас дошел действительно старинный и подлинный русский документ XVII века. Мы попросили показать нам либо грамоту и свиток, либо их фотографии, а также текст или его прорисовки. Однако в научном отделе музея нам сообщили (в 2001 году), что ничего этого в Угличском Кремле уже нет. Будто бы материалы переданы в филиал Ярославского архива в городе Угличе. Однако когда в 2002 году мы обратились в архив, нам заявили, что никаких оригиналов грамоты и свитка у них нет, и никогда не было. Более того, нас заверили, что архив до сих пор не располагает даже копиями этих материалов. Ксерокопия имеется лишь в Свято-Воскресенском монастыре города Углича. Кстати, именно в подклете этого монастыря и обнаружена колода с телом Симеона Ульянова. Мы постараемся ознакомиться с этой ксерокопией и сообщить о результатах нашим читателям в последующих публикациях. Впрочем, как нам сказали, ксерокопия «плохо воспроизвела оригинал».

В то же время, как нам заявили в городском архиве, грамота и свиток до сих пор хранятся в музее Угличского Кремля. Таким образом, Угличский архив ссылается на музей, а Угличский музей — на архив. Ситуация тупиковая. Нам так и не удалось тогда взглянуть на эти материалы. Кстати, как нам сообщили в Угличском архиве, свиток сначала «был утерян» в музее, но потом «счастливо найден».

Между прочим, в 2002 году в Угличском архиве мы узнали, что СЗАДИ НА СХИМЕ ТОЖЕ ЕСТЬ КАКАЯ-ТО НАДПИСЬ. Будто бы она идет по краю схимы, а в центре — большое изображение Голгофы. Хотя буквы хорошо видны, текст, тем не менее, тоже не читается (как и «передняя надпись») и расценивается работниками архива как «религиозная тайнопись». Никаких фотографий или прорисовок «задней надписи» тоже якобы до сих пор нет. Более того, первоначально на монахе (в момент обнаружения колоды), поверх схимы, было еще какое-то облачение. Но оно будто бы бесследно исчезло и никаких более подробных сведений о нем не сохранилось.

Далее, как нам сообщили в 2001 году, оказалось, что сами сотрудники Угличского музея не были, в общем-то, допущены к исследованию уникальных свитков. Как они нам рассказали, местные музейные работники лишь эпизодически присутствовали при расшифровке текста приехавшим из Москвы представителем Историко-архивного института. Хотя текст был старорусским, его пришлось расшифровывать. Результаты расшифровки сотрудникам Угличского музея (по их собственным словам) неизвестны. Мало что знают об этом и в городском архиве. Вообще, никаких следов этих исследований в музее Кремля города Углича, в городском архиве и в Свято-Воскресенском монастыре почему-то нет. По-видимому, многие материалы увезены в Москву.

Остается непонятным, почему в официальной экспозиции захоронения монаха Ульянова ни слова нет (и не было) о найденных в колоде свитках с его жизнеописанием. Почему в витрине не были выставлены сами свитки, или же хотя бы их фотографии, а также копии-прорисовки текста, его перевод? Ведь многим посетителям музея было бы интересно познакомиться с подлинными свидетельствами далекого XVII века.

Здесь стоит сделать общее замечание. Наш многолетний опыт общения с музейными работниками и сотрудниками научно-исследовательских отделов музеев обнаружил любопытный эффект. Пока вы послушно слушаете их пояснения, например, во время экскурсии, — все в порядке. Если задаете нейтральный вопрос, вроде — «из чего соткано это одеяние», — почти наверняка услышите вежливый и даже подробный ответ. Но стоит поинтересоваться об основах хронологии, каким веком, а главное ПОЧЕМУ, НА ОСНОВАНИИ КАКИХ ДОКУМЕНТОВ ИЛИ СВИДЕТЕЛЬСТВ датируется то или иное сооружение или музейный предмет, ситуация обычно меняется. На вопросы, выводящие за рамки стандартной экскурсионной беседы, — например, почему на русских воинских шлемах и щитах сплошь и рядом выгравированы надписи, считаемые сегодня арабскими, см. гл. 1:1 настоящей книги, — сотрудники музеев, чаще всего, начинают отвечать кратко, неохотно, ссылаются на незнание, на отсутствие собственного интереса, либо же на вышестоящие инстанции.

Дальнейший «излишне детальный» интерес иногда вызывает напряжение, и даже раздражение. Настойчивые расспросы часто приводят к агрессивной реакции. А ведь речь идет о событиях далекого прошлого, то есть уже лишенных личной эмоциональной окраски. Невольно складывается ощущение, что подлинная археологическая история Средних Веков (не только средневековой Руси, но и Западной Европы) как бы негласно засекречена и сегодня нам предлагается лишь покорно выслушивать официально утвержденную, скалигеровско-миллеровскую ее версию. Возникает мысль, что музейных работников в неявной форме приучают и вынуждают глушить излишне глубокий интерес посетителей к истории и хронологии древних предметов, выставленных в музеях. Нечего, дескать, «глубоко копать».