Александр Бушков - Иван Грозный: Кровавый поэт

А впрочем, с тем же успехом новгородцы воевали и с соседним Псковом. Правда, псковичи тоже были не ангелы и уж никак не воители за Святую Русь: в 1442 г. они ходили войной на Новгород в союзе с ливонскими рыцарями (вообще, новгородско-псковские войны - история прямо-таки бесконечная, как песня табунщика).

В середине XV в. Новгород заключил-таки с Москвой договор, в котором признавал себя вассалом московского великого князя, - но с оговоркой о соблюдении «старины». «Старина» как раз и заключалась в том, что кучка новгородских бояр распоряжалась в своих вотчинах, как хотела, без оглядки на писаные законы, права человека и прочие глупости - тот самый феодализм чистейшей воды, который потом будет ломать через колено Иван Грозный…

Ну а в 1470 г. новгородские бояре, ревнители веры православной, без малейших колебаний собрались передаться «латынцу», королю польскому и великому князю литовскому Казимиру. Стоявшие у «штурвала» знатные особы, боярыня Марфа Борецкая и ее отпрыски, по всей форме заключили с королем договор, где признавали Новгород вассалом польско-литовской короны.

И вот тут уж на Новгород вновь двинулись московские полки, усиленные псковскими дружинами… Новгород с треском проиграл четыре сражения подряд, причем московско-псковские рати наголову разносили противника, превосходившего их по численности в несколько раз: на реке Шелони десятитысячный московский отряд разбил вдребезги и пополам сорокатысячное новгородское полчище…

Примерно так обстояло и в других случаях. Рядовые новгородцы (да и тамошнее высшее духовенство) не особенно и горели желанием воевать (король Казимир благоразумно в эту свару вмешиваться не стал вообще), а кучку «подписантов» великий князь Московский отправил на плаху…

Так вот, поход Грозного на Новгород состоялся после того, как к нему явился некий Петр Волынец и сообщил, что новгородцы, как в прежние времена, собрались перейти в польское подданство, грамоту об этом вместе с «лучшими людьми города» подписал архиепископ Новгородский Пимен, и она хранится в Софийском соборе за образом Богоматери.

Грозный отправил с Волынцом в Новгород тайных агентов. За иконой и в самом деле нашли грамоту, потихонечку ее изъяли и привезли в Москву. Подписи оказались подлинными. Мало того, дальнейшее расследование показало, что ниточки из Новгорода тянутся к князю Владимиру Ста-рицкому, без которого не обходилась ни одна заварушка. Планировалось, что Старицкий, свергнув царя и заняв его место, в обмен на новгородскую поддержку вернет Новгороду прежнюю самостоятельность - и все заживут по любезной сердцу «старине».

Это - официальная версия событий, исходящая от царского двора. Как и следовало ожидать, либеральные историки вроде Соловьева подвергли ее прежестокой критике, утверждая, что никакой грамоты не было, а если и была, то ее состряпал обиженный за что-то на новгородцев Петр Волынец, с необычайным искусством подделавший все до единой подписи.

Вообще-то сама грамота до историков не дошла, бесследно сгинув еще в шестнадцатом веке - а потому опять-таки имеют право на существование обе версии. Как можно безоговорочно утверждать и подложность, и подлинность документа, которого никто не видел и в руках не держал?

Но если, подобно «либералам», качать на косвенных, то придется признать, что новгородцы могли совершить именно то, в чем их обвинял Грозный: такое, в конце концов, с ними случалось не впервые, да и Старицкий, каждая собака знала, спал и видел во сне русский престол…

Короче говоря, опричное войско в глубочайшей тайне выступило в Новгород, надежно его блокировало - и началось… Никто в принципе не отрицает, что в Новгороде происходили массовые казни и прочие зверства. Сомнения вызывает только их размах. Поминавшийся уже Джером Горсей, не моргнув глазом, уверял европейскую общественность, что «тиран» уничтожил в Новгороде семьсот тысяч человек (при тогдашнем населении Новгорода в тридцать тысяч).

Реальное число погибших, вероятно, все же близко к тем трем тысячам, о которых пишут многие историки. Все другие цифры, значительно завышенные, а также утверждения, что террор и грабеж был поистине тотальным, доверия не внушают - потому что принадлежат Штадену, Таубе и Крузе, чья репутация в качестве независимых экспертов весьма сомнительна. И уж безусловно, речь не шла о «патологических зверствах безумного тирана» - поскольку происходившее ничуть не напоминало слепую резню: будь Грозный тем самым примитивным садистом, он с тем же тупым сладострастием выжег бы и Псков, а всех жителей перерезал.

Но в том-то и штука, что Псков, куда опричное войско направилось после Новгорода, практически не пострадал. Грозный велел, правда, изрядно пограбить город - но казней там не было (что скрепя сердце признал даже истовый сторонник версии о «безумном тиране» Соловьев…). Ну а потом, когда Грозный вернулся в Москву, началось следствие о сношениях новгородского архиепископа и «лучших людей» с московским боярством. Казнено было немало, но сто восемьдесят человек, привлеченных по этому делу, реабилитировали полностью и не оштрафовали даже на копейку…

К сожалению, материалы расследования до нас не дошли. Однако, сдается мне, вышеописанное течение событий позволяет выдвинуть версию, лишенную каких бы то ни было «тиранических безумств». Все выглядит вполне реалистично и жизненно. Обычный заговор, один из многих. В Новгороде Грозный, надо полагать, не только тешил душеньку злодействами, но и вел вдумчивое следствие - и заинтересованные лица выложили немало интересного. На основе полученной информации с псковичами, в заговоре не замешанными, обошлись, в общем, мягко, в Москве с замешанными разделались, как полагается, а невиноватых не тронули. Подобных заговоров в мировой истории пруд пруди. А беллетристика - она и есть беллетристика, идет ли речь о трех мушкетерах Дюма или князе Серебряном Толстого.

Вот, кстати, Дюма. «Три мушкетера», часть первая, глава вторая. В приемной де Тревиля горячится Портос…

«Кардинал выслеживает дворянина, он с помощью предателя, разбойника, висельника похищает у него письма и, пользуясь все тем же шпионом, на основании этих писем добивается казни Шале под нелепым предлогом, будто бы Шале собирался убить короля и женить герцога Орлеанского на королеве!»

И у читателя поневоле оседает в подсознании, что гнусный кардинал по ложному обвинению казнил некоего благородного человека по имени де Шале…

Вот только через тридцать лет сам Дюма напишет новый роман о том времени, основанный уже не на фантазиях, а на строгой истории. И окажется, что кардинал не столь уж гнусен, а де Шале не так уж и благороден. Черт его знает, как там обстояло дело с королем, но вот кардинала Ришелье означенный де Шале и в самом деле собирался убить. Пригласить к себе в гости и там зарезать. Потому что кардинал, мерзавец этакий, смеет покушаться на исконные вольности дворянства, требует подчинения королю, о государстве талдычит…