Михаил Елисеев - Митридат против Римских легионов. Это наша война!

Лукулл не был таким великим военачальником, как Сулла, который мог импровизировать на поле боя, его главным оружием было то, что он очень грамотно мог использовать ошибки противника и доводить их до поистине катастрофических размеров. В итоге даже Митридат, который очень хорошо изучил своего противника, всегда знал, что «Лукулл будет вести войну со своей обычной осторожностью, уклоняясь от битв» (Плутарх) и исходя из этого действовал. Римлянин действительно мог составить очень неплохой план кампании и привести его в исполнение; другое дело, что он всегда исходил из того, кто его противник. И если против Митридата он выбрал одну тактику, то когда началась война с Великой Арменией, он пошел другим путем. Прекрасно понимая особенности натуры Тиграна Великого, человека, который до этого не знал поражений и был очень уверен в себе, Лукулл и стратегию войны с ним избрал совершенно отличную от той, которую использовал против Митридата. «Что касается самых способных и опытных в военном деле римских полководцев, то они больше всего хвалили Лукулла за то, что он одолел двоих самых прославленных и могущественных царей двумя противоположными средствами — стремительностью и неторопливостью: если Митридата, находившегося в то время в расцвете своего могущества, он вконец измотал, затягивая войну, то Тиграна сокрушил молниеносным ударом. Во все времена не много было таких, как он, полководцев, которые выжиданием прокладывали бы себе путь к действию, а отважным натиском обеспечивали безопасность» (Плутарх).

Если же посмотреть на кампании Лукулла против Митридата, то мы увидим, что многие операции окончились для него победой во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств, без которых эти победы были бы невозможны. Здесь и предательство Луция Фанния под Кизиком, и гибель огромного количества понтийских солдат и кораблей в открытом море, измена Феникса, который охранял горные проходы, появление проводников, которые во время боев под Кабирами провели его войска в неприступное место… Если к этому еще добавить безрассудное поведение понтийской конницы во время атаки римского обоза с продовольствием, то можно действительно подумать, что боги отвернулись от Митридата, — к поражению его привело просто огромное стечение случайностей и нелепостей. И опять-таки царь не был разбит в открытом бою, а в том хаотическом нагромождении событий, которыми закончились многодневные бои под Кабирами, он был просто бессилен что-либо исправить. Но поражение есть поражение, и его катастрофические последствия не замедлили сказаться. Узнав о том, что Митридат велел умертвить весь свой гарем, начальники крепостей стали десятками сдавать Луцию Лицинию свои твердыни. Характерный пример подобного поведения приводит Страбон, рассказывая о том, как поступил в этой ситуации его дед со стороны матери. «Последний, видя, что дела Митридата в войне с Лукуллом принимают плохой оборот, и, сверх того, охладев к царю в гневе за недавнее умерщвление им своего двоюродного брата Тибия и его сына Феофила, он начал мстить за них и за себя. Получив от Лукулла ручательство в безопасности, он склонил к отделению от царя 15 укреплений». Расправу над гаремом простые военачальники и воины восприняли как жест отчаяния со стороны их царя, как признание своего поражения. Боги по-прежнему гневаются на Митридата и не простому смертному, пусть даже и царю, противиться их воле. Но сам Евпатор так не думал.

Одной из самых трагических и героических страниц Третьей войны Митридата с Римом стала оборона понтийских городов от римского нашествия. Когда Митридат ушел на Восток и стал собирать войска у Кабиры, именно эти города приняли на себя первый удар вражеского вторжения. В меру своих возможностей царь помогал им продовольствием и подкреплениями, а также надеялся со временем снять с них осаду. Но после битвы у Кабиры все изменилось: разгромив понтийскую армию и изгнав Митридата в Великую Армению, Лукулл развязал себе руки и занялся этими городами всерьез. Прибыв к Амису, который продолжал ожесточенное сопротивление, римский командующий был вынужден вступить в противостояние с командиром гарнизона Каллимахом — хорошим стратегом и прекрасным военным инженером. По его чертежам было изготовлено множество боевых машин, которые установили на стенах и с их помощью защитники без особых проблем отражали вражеские штурмы. Видя, что силой город взять не удается, Лукулл решил действовать хитростью. Внимательно изучив своего противника и заметив, что в определенное время Каллимах отпускает солдат на отдых, он дождался этого момента, а затем послал легионы на приступ. Римляне стремительно перевалили через стены и прорвались за городские укрепления, а командир гарнизона, понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, велел поджечь город и спешно грузить войска на суда. Огонь задержал продвижение легионеров к гавани, и потому на кораблях успели спастись не только царские воины, но и многие из горожан. Лукулл же, видя, что огонь охватывает все большую часть города, велел легионерам приступить к тушению пожара, но не тут-то было! Армия отказалась подчиняться своему командующему, жажда грабежа обуяла римлян, и тысячи легионеров хлынули на улицы города. Мало того, размахивая факелами, они занесли огонь туда, где его еще не было, и вскоре весь город превратился в огромный костер. Хлынувший ливень погасил пламя, но город все же выгорел очень сильно, и Лукулл потратил солидную сумму денег, чтобы впоследствии его частично восстановить, а также оказать материальную помощь погорельцам и беженцам. Вообще же поведение Лукулла как-то не вписывалось в стандартные нормы поведения римских полководцев того времени на завоеванных территориях, и этим он выделялся среди них, словно белая ворона.

Ну а теперь о подвигах коллеги Лукулла — Марка Аврелия Котты, бездарного полководца, но очень амбициозного и тщеславного человека, к тому же чрезвычайно жадного. Котта должен был овладеть Гераклеей, но, на его несчастье, буквально перед самой осадой в город вошел четырехтысячный понтийский гарнизон под командованием Коннакорика. Город был очень хорошо укреплен, и когда Котта взял Гераклею в тесное кольцо, то он, к своему разочарованию, обнаружил, что граждане города сражаются плечом к плечу с воинами Митридата. Понеся большие потери, легионы откатились от стен, — тогда римский командующий отступил от города и, расположившись лагерем на безопасном расстоянии, стал заниматься тем, что попытался перекрыть все подходы к Гераклее, с целью не допустить поступления продовольствия. Занятие похвальное, но бестолковое, поскольку припасы стали поступать морем, а своего флота Котта не имел. Вопиющим примером глупости командующего было то, что он посылал на приступы войска по частям, и главным образом подданных Республики из азиатских провинций; чего он хотел достичь подобными действиями — было совершенно непонятно, это шло вразрез с общепринятыми правилами ведения осады. Ничего, таким образом, не достигнув, Котта решает полностью поменять тактику, сосредоточив все свои силы в одном месте, он попытался с помощью тарана проломить стену и войти в город. Увы и ах! Когда таран неожиданно переломился пополам, горе-полководец впал в уныние и запаниковал, поскольку стал опасаться, что никогда не сможет взять Геракл ею. Следующий день погрузил его в еще большую кручину, поскольку от тарана опять толку не было никакого, и тогда, чтобы хоть как-то оправдать все свои глупости, он свалил всю вину на строителей осадных машин, отрубил им головы, а сам таран сжег. Но парад нелепостей продолжался, и, оставив у стен города небольшой отряд, он со всем войском ушел на равнину, где царила полная безопасность, а сама местность изобиловала припасами. И там он занялся самым любимым делом всех полководцев — стал грабить и разорять окрестные земли, считая, что тем самым он усугубляет в Гераклее продовольственную проблему.