Олег Лазарев - «Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Однако в последующих полетах я постепенно к этому привык. Через день полетел в зону на отработку пилотажа. Перед полетом Фигичев сделал инструктаж и сказал, что будет следить за полетом с земли и при необходимости подсказывать. В этот день, кроме меня, никто не летал, поэтому следить за мной было нетрудно, и для полета сложилась благоприятная обстановка. С полной уверенностью, что командир следит за мной, я очень старательно и аккуратно выполнил все элементы задания. Отработав, стал заходить на посадку. Запрашивая разрешение на вход в круг, обратил внимание на незнакомый голос. Это был явно не Фигичев.

Не придав этому значения, я произвел посадку и пошел на СКП доложить о выполнении задания. Там, кроме радистов, никого не было. Я поинтересовался у них: «А где командир полка?» – «Его здесь давно нет, как только вы взлетели, так он передал: «Вы подежурьте, пока будет летать капитан, а я поехал в штаб. Скажите ему, что, если захочет, пусть дозаправится и сделает еще один полет в зону», – услышал я в ответ. «Вот это да, – вырвалось у меня, – я-то думал, крутясь в зоне, что Фигичев глаз с меня не спускает».

Увидев мое недоумение, один из радистов добавил слова Фигичева: «Летает он неплохо, жить захочет, сядет нормально. Машина на посадке не такая уж сложная». «Ну что, слетать еще раз? – размышлял я. – А если что-нибудь случится? Нет, без кого-либо из дежурных летчиков не полечу. Человек я в полку новый, здешних порядков еще не знаю, лучше в другой раз, когда задание на полет получу лично сам». Дал радистам команду свернуть станцию, а сам направился в штаб полка. По дороге обдумывал свой полет. Я получил удовольствие, самолет мне понравился. Был бы таким легким в управлении наш «горбатый», не гоняли и не били бы нас так легко во время войны «фоккеры» и «мессеры». Но что теперь вспоминать об «илах». Они ушли в прошлое и сейчас, видимо, режутся на металлолом. Наверное, и моя машина вместе с остальными полковыми в Винернойштадте, куда мы их отогнали на слом, уже закончила свое существование.

Из головы у меня не выходил Фигичев: как странно и легкомысленно он отнесся к моему первому самостоятельному полету. Я бы, например, так никогда не поступил. А, впрочем, кто его знает – может, все истребители такие. Народ лихой, сам себе хозяин. Что хочет, то и делает. Если продержусь в полку, посмотрю, так ли это. Прибыв в штаб полка, направился в кабинет Фигичева. «А, пришел, – произнес он. – Ну как, понравилась машина?» Я ответил. «Так и летай, уверенно и смело. Если увидишь, что она валится или теряет скорость, клади ее на крыло, чтобы не сорвалась. Не потеряй момент, когда надо опустить нос. Главное, не бойся машины, держи ее в руках, чтобы не она тобой управляла, а ты ею. Считаю настоящими летчиками тех, кто летает на истребителях, а все остальные не летчики, а говно. Считай, что ты тоже будешь настоящим летчиком, раз уже сам крутишь баранки», – улыбаясь, закончил он, пожалуй, самую длинную речь, которую я от него слышал.

Его слова остались у меня в памяти на всю жизнь. Летать я не боялся, как и новых для меня машин. Вспомнились мне эти слова по прошествии более сорока лет в Монино, когда на встрече ветеранов 2-й воздушной армии увидел Фигичева, седого худого старика. Он узнал меня, и, пока мы перебирали в памяти оставшихся в живых и их судьбы, к нам подошел Пстыго. Фигичева он знал по Дальнему Востоку и выразил свое восхищение тем, как здорово тот пилотировал в зоне. «Такого пилотажа я никогда не видел. При этом подумалось, что если он так пилотирует, то я не летчик и не могу быть истребителем», – посмеиваясь, произнес Иван Иванович.

Приятно было встретить этого летчика, теперь уже покойного. Он умер вскоре после той встречи. Возвращаясь к тому, как он тогда оставил меня без присмотра, считаю, что он поступил неправильно. Это противоречило правилам методической подготовки летного состава. А то, что надо верить в свои силы и способности при выполнении первых полетов на новых типах самолетов, то это правильно и нужно так делать. Бывает, что отдельные инструкторы перегибают палку всевозможными предупреждениями о строгости машины, занимаясь фактически запугиванием, от которого обучаемому не то что лететь, а и подходить к ней не хочется. Он так наэлектризовывается всякими особенностями и строгостями неосвоенной новинки, что в полете только и думает: вот сейчас может произойти какая-либо неприятность. От этого страдает только качество полета, увеличивается время освоения машины.

Кроме меня, в 129-й истребительный полк прибыло еще несколько бывших летчиков-штурмовиков, к сожалению, не из нашего полка. Как они осваивали новую для них машину – не знаю. Все прибывшие находились в разных эскадрильях и обучались в другие летные дни, но, кажется, летали неплохо. Офицерский состав полка и дивизии размещался в большом селе Нойзидль-ам-Зее в семи километрах от аэродрома. Я же поселился в самой деревне Потендорф на частной квартире.

Во второй половине сентября я снова оказался в другом полку, пятом по счету. Это был 67-й гвардейский истребительный нашей же 22-й дивизии. Командир полка гвардии подполковник Безуглов встретил меня приветливее предыдущих командиров. Здесь я не был безлошадным. Стал командиром 3-й эскадрильи. Из своего резерва Безуглов выделил нам квартиру, находившуюся рядом со штабом. На второй или третий день после прибытия я в составе группы руководящего состава отбыл в командировку для перегонки из Сибири самолетов «Кингкобра», которые во время войны поступали к нам по ленд-линзу из США.

Самолеты перегонялись к нам через Аляску на Чукотку и далее через Восточную Сибирь до городов Красноярск и Новосибирск, откуда их забирали полки и дивизии фронтов. Принимать самолеты мы должны были одни, без инженерно-технического состава. Прием, осмотр и всю необходимую подготовку к перелетам производили сами летчики. У меня с собой были маленькие трофейные плоскогубчики, наподобие тех, с которыми работают часовщики. Я пользовался ими и как отверткой, и как плоскогубцами – вот и весь инструмент, другой не требовался.

Техника работала безотказно. Никаких подтеков масла под мотором или охлаждающей жидкости из системы охлаждения, что было обычным явлением у наших машин, ни подтягиваний разных гаек, хомутиков и других деталей. Не верилось, что обычная серийная техника может выглядеть так чисто. Единственной трудностью для меня был английский язык. Оборудование кабины несколько отличалось от прежних «кобр», на которых доводилось летать. Незнакомые надписи на приборной доске и бортах кабины ни о чем мне не говорили. Многие летчики также не могли понять их. О своих затруднениях доложил командиру полка. Безуглов признался, что и сам не может понять всех надписей. «Да ты, – посоветовал он, – включи мотор, погоняй его и посмотри, что и как будет реагировать, и запомни: шасси не трогай, а то положишь машину на живот». Пришлось воспользоваться советом. И все равно во всем я так до конца и не разобрался.