Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Партийной элитой (неясно, насколько искренно) книга «Литература и революция» была встречена восторженно. «Блестящая книга, блестящий вклад в нашу культуру», — писал нарком просвещения Луначарский [93], опубликовавший большую статью «Лев Давидович Троцкий о литературе», в которой «с великой радостью» отмечал «появление этой поистине замечательной книги» [94]. Луначарский особенно подчеркивал, что автор выступает против «пролетчванства», выражающегося в том, что «страждущие им думают, что именно с них начинается история культуры». Справедливость требует уточнить, что Троцкий скорее выступал не против пролетарского, а против коммунистического чванства в художественной области.

Политике партии в области художественной литературы Троцкий посвятил свою речь, произнесенную на совещании, организованном отделом печати ЦК РКП(б) 9 мая 1924 г. [95]Она стала главным событием этого совещания и была затем переведена на многие языки. Оставаясь в плену коммунистической идеологии, Троцкий в то же время выступал за максимально допустимую в этих узких пределах свободу самовыражения, то есть предлагал, чтобы писателей держали на поводке, но чтобы этот поводок был подлиннее. Он резко полемизировал с напостовцами (группой литераторов, сплотившихся вокруг редколлегии журнала «На посту» [96]), решительно возражая против негативного, грубого, презрительного их отношения к литературным попутчикам. Наиболее активную роль среди них играл старый знакомый Троцкого и бывший муж его возлюбленной — Раскольников. Хотя между Троцким и Раскольниковым пока еще сохранялись нормальные личные отношения, именно Раскольников — моряк, дипломат, писатель — стал основным объектом критики наркома. Троцкий настолько увлекся собственным сарказмом, что использовал против Раскольникова даже недавнее возвращение с дипломатической службы в Афганистане, куда Раскольников вместе с Ларисой Рейснер был сослан в почетную ссылку то ли из-за ошибок, допущенных в начальный период Кронштадтского восстания, то ли из-за остывшего к Ларисе Троцкого, желавшего теперь от нее избавиться. И в том и в другом случае вопрос об отсылке Раскольникова в Афганистан решал Троцкий. И он же теперь над Раскольниковым надсмехался: «После долгой отлучки Раскольников выступил здесь со всей афганской свежестью — тогда как другие «напостовцы» немножко вкусили от древа познания и наготу свою стараются прикрыть». Раскольникову слушать от Троцкого про «древо познания» и «наготу» было, наверное, двойне обидно. Троцкий наносил удар «ниже пояса».

Оскорбительно для пролетарских литераторов звучали слова Троцкого о дореволюционных большевистских «поэтах», которые сами себя представляли читателям и которых большевистская печать выводила в качестве «пролетарских» художников. Их публикации, по словам Троцкого, были исключительно политическим, но не литературным фактом. Ориентировать на них современную литературу Троцкий не советовал. Более того, он выступил против монопольной политики партии в области искусства, мотивируя это, в частности, отсутствием за спиной партии необходимых для этого «художественных элементов». Специфику искусства он проиллюстрировал на примере «Божественной комедии» Данте, которая «поднимает переживания современной эпохи на огромную художественную высоту», и на примерах Шекспира и Байрона, которые «кое-что говорят нашей душе». Иллюстрации привлекались из западной классической литературы и вряд ли были случайны — Троцкий хотел продемонстрировать свою эрудицию и свои художественные пристрастия.

Литературу надо воспринимать с литературной точки зрения как совершенно специфическую область человеческого творчества — такова была важнейшая мысль выступления. Нельзя относиться к художественному творчеству как к политике — не потому, что оно «есть священнодействие и мистика», а потому, что оно имеет свои приемы и методы, законы развития и оригинальную природу, в которой огромную роль играют подсознательные процессы. «Художественное творчество данной эпохи представляет собой очень сложную ткань», «Сиюминутным путем» она «не вырабатывается, а создается сложными взаимоотношениями» — таков был вывод докладчика, существенно отличающийся от ленинского принципа партийности литературы, принятого на вооружение советским руководством.

Маяковскому Троцкий впервые написал еще в августе 1922 г., пытаясь разобраться в том, что собою представляет русский футуризм. Тот ответил, может быть не слишком серьезно, что футуризм — это стремление ответить на любую задачу советской власти специфическими средствами языка [97]. У коммунистических функционеров к Маяковскому положено было относиться хорошо и считать его одним из немногих талантливых пролетарских поэтов. Троцкий не был здесь исключением и неоднократно указывал, что высоко ценит поэта. Он считал, однако, художественным провалом поэму «150 000 000», в которой Маяковский, по мнению Троцкого, вышел из своей «творческой подоплеки», вступив на рационалистический путь. Иначе говоря, произведение Маяковского подвергалось критике как раз за нечто противоположное тому, за что поэта травили напостовцы и близкие к ним литераторы. Завершил Троцкий свое оригинальное и весьма необычное для партийного форума выступление словами: «Вы хотите, чтобы партия от имени класса официально установила вашу маленькую художественную пролетарскую диктатуру. Вы думаете, что, посадив фасоль в цветочный горшок, вы способны взрастить древо пролетарской литературы. На этот путь мы не встанем. Из фасоли никакого древа произрасти не может».

Можно полагать, что рассмотренное выступление имело важное, принципиальное значение для тех организационных мер, которые были приняты вскоре. Партийные лидеры вынуждены были прислушаться к мнению Троцкого, тем более что в данном случае оно совпадало с позицией Бухарина, а последний смог убедить в его правильности еще и Сталина, согласившегося пойти по данному вопросу на принятие соответствующего решения ЦК. 18 июня 1925 ЦК РКП(б) утвердил резолюцию «О политике партии в области художественной литературы», основное содержание которой было близко к позиции Троцкого, выраженной на майском заседании 1924 г. С 1926 г. вместо журнала «На посту» стал выходить журнал «На литературном посту», объявивший свою приверженность этому партийному решению, хотя проводил он его в жизнь непоследовательно и от своей прежней позиции полностью не отказался. Через много лет писатель и историк литературы Бенедикт Сарнов расскажет, как случайно «однажды, заказав — так, на всякий случай, не ожидая найти в ней ничего особенного — брошюру с унылым, казенным названием «К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе», я обнаружил в ней прямо-таки золотые россыпи крамолы… Речь была выдержана совсем не в партийно-держимордовском, а вполне либеральном духе» [98].