Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Лев Давидович выступил на открытии юбилейной выставки, посвященной 5-летию Госиздата, 6 июня 1924 г., найдя нестандартные слова, которые явно пришлись по вкусу работникам печати: он говорил, что не знает «более приятного запаха, как запах свеженапечатанной книги, который действует лучше всего на психику, на воображение и лучше всего ободряет» [114]. Троцкий знал, о чем говорил. С еще дореволюционных времен книг у него выходило много, и он относил себя, безусловно, в том числе и к писателям. За публикуемые книги и статьи в советские годы Троцкому начислялись гонорары, которые он не получал, передавая эти средства в пользу издательств и на культурные нужды. Деньги были немалые. В 1924 г. только поступления из Госиздата составляли свыше 7 тысяч рублей, в 1925 г. — 6,5 тысячи рублей, в 1926 г. — свыше 4 тысяч рублей. Как правило, договоры предусматривали выплату авторских гонораров в размере по 100 рублей за печатный лист, а книги издавались объемом 40, 50 и более авторских листов каждая, причем по несколько томов в год различными издательствами [115]. Так что издательства Троцкого любили.

А вот в кругах интеллигенции к Троцкому относились по-разному. Одним «попутчикам» льстило, что он приобщал их к ведущим направлениям общественно-политического развития страны и призывал считаться с их творческой индивидуальностью. Таких, наверное, было большинство. Другим же писателям и литераторам снисходительные и унизительные подачки Троцкого были не нужны, и у них сложилось устойчиво негативное мнение об этом большевистском выскочке, «одетом в военный костюм», как записал о Троцком в дневнике К. И. Чуковский [116].

Чуковский был как раз из тех интеллигентов, у которых отношения с Троцким «не сложились». Началось все с того, что Троцкий еще до революции опубликовал критическую и даже презрительную статью об историко-литературных этюдах Корнея Ивановича, в которых «нет никакого метода мысли». Возможно, обида забылась бы, но Троцкий включил эту статью в послеоктябрьский сборник, тем самым обратив на нее внимание современников. Язвительный С. Маршак откликнулся на перепечатку эпиграммой:

Чуковский ответил Троцкому взаимностью, хотя и не публично. С явным удовлетворением он записал в дневник 26 ноября 1924 г.: «В Госиздате снимают портреты Троцкого, висевшие чуть не в каждом кабинете» [118]. Но самые искренние свои чувства, и уже не сдерживаясь, хотя снова в формате дневниковой записи, Чуковский высказал в январе 1933 г.; и в этом отрывке звучала вся ненависть к коммунистам русской интеллигенции за истерзанную большевиками страну: «Троцкисты для меня были всегда ненавистны не как политические деятели, а раньше всего как характеры . Я ненавижу их фразерство, их позерство, их жестикуляцию, их патетику. Самый их вождь был для меня всегда эстетически невыносим: шевелюра, узкая бородка, дешевый провинциальный демонизм. Смесь Мефистофеля и помощника присяжного поверенного. Что-то есть в нем от Керенского. У меня к нему отвращение физиологическое. Замечательно, что и у него ко мне — то же самое: в своих статейках «Революция и литература» он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему» [119].

С некоторыми представителями «свободомыслящей» интеллигенции Троцкий поддерживал контакты, когда он считал это лично для себя целесообразным. Особенно это касалось художников, ибо Лев Давидович уже начинал все чаще задумываться о том, как запечатлеть себя в художественных образах. Троцкому необходимы были новые и новые произведения советских мастеров, которые могли бы стать украшением лучших художественных музеев. Так возник заказ портрета Троцкого для художественной выставки, посвященной 5-летию Красной армии (март 1923 г.). Решено было поручить эту работу известному художнику-портретисту Юрию Павловичу Анненкову [120]. Он работал в «ставке» наркомвоенмора в бывшем имении князей Юсуповых Архангельском в начале 1923 г., создал многочисленные эскизы, а затем несколько поясных портретов и большой портрет в полный рост, выполненный в агитационно-конструктивистском стиле. Анненков оставил обширные воспоминания о своих встречах с Троцким, к которому проникся теплыми чувствами (нарком умел производить на своих собеседников хорошее впечатление, когда считал это целесообразным).

Анненков, в частности, вспоминал, что в кабинете Троцкого висел портрет Л. Н. Толстого и что преклонение наркома перед писателем было очевидно. Во время сеансов они много говорили о литературе, о поэзии и, естественно, об изобразительном искусстве. Анненков свидетельствовал, что любимцем Троцкого в те годы был Пабло Пикассо, в искусстве которого, в его постоянных поисках новых форм, он видел воплощение перманентной революции [121].

Портрет Троцкого работы Анненкова был воспринят публикой настолько благожелательно, что стал одним из важных экспонатов советской экспозиции на художественной выставке в Венеции в 1924 г. В будущем кубофутуристические портреты Троцкого работы Анненкова будут часто печататься в виде репродукций в разных странах. В США после Второй мировой войны один из них был даже выпущен в виде почтовой открытки, которая стала раритетом и до настоящего времени продается коллекционерам за немалые деньги. Любопытно в то же время отметить, что, поощряя создание собственного образа в «нетленных» художественных произведениях, Лев Давидович отнюдь не одобрял создание портретов своих соратников. Посетив художественную выставку в Москве, посвященную 5-летию Красной армии, он оставил в книге отзывов запись, то ли шутливую, то ли грозную: «Хорошо, но я запрещаю портреты генералов на пять лет» [122].

Мелким эпизодом, имевшим весьма ощутимые последствия, было столкновение Троцкого со студентом-меньшевиком Л. М. Гурвичем, оказавшимся племянником Ю. О. Мартова, происшедшее на молодежной конференции по вопросам НЭПа в начале 1922 г., на которую буквально случайно заглянул Лев Давидович. Юноша смело выступил против однопартийной диктатуры, показав лицемерие власти, продолжавшей закручивать гайки, давая одновременно экономические послабления. Стычка окончилась вничью, но Ленин — тогда еще функционирующий — увидел в ней опасность усиления влияния меньшевиков в молодежной среде и обозвал Гурвича «белогвардейцем». Ленин так комментировал происшедшее в требовательной записке Троцкому: «Я не сомневаюсь, что меньшевики усиливают теперь и будут усиливать свою самую злостную агитацию. Думаю поэтому, что необходимо усиление и надзора, и репрессий против них» [123].