Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Перенеся центр тяжести своих литературно-теоретических интересов на проблему гуманизма, Бухарин пытался превратить редактируемую им газету в рупор пропаганды гуманистических идей. В этом он видел свою политическую миссию, возможность в какой-то мере подтолкнуть развитие событий в сторону демократизации и гуманизации режима. В первом номере газеты за 1936 год Бухарин назвал ушедший год «годом начального расцвета социалистического гуманизма», объявив в подтверждение этого «важнейшим лозунгом целой эпохи» слова Сталина о необходимости «заботы о человеке» [737] Известия. 1936. 7 января. .

Помимо литературной работы, Бухарин часто выступал с докладами и лекциями. Эти выступления укрепляли его популярность, которая, как он отчётливо понимал, не может не вызывать настороженной и даже враждебной реакции Сталина. По свидетельству Л. Треппера, всякий раз, когда Бухарин заканчивал своё выступление, в аудитории возникали жаркие аплодисменты, которые он воспринимал с невозмутимо спокойным видом. «Как-то раз, грустно вглядываясь в разбушевавшийся от восторга зал, он словно ненароком проговорил: „Каждая такая овация приближает меня к смерти!“» [738] Треппер Л. Большая игра. С. 43.

Широкий общественный резонанс вызвал доклад Бухарина на I съезде советских писателей, посвящённый вопросам поэтического творчества. В нём Бухарин пространно рассуждал о сущности социалистического реализма и давал оценки советским поэтам, не свободные от влияния вульгарного социологизма. Доклад, неоднократно прерывавшийся аплодисментами, встретил, однако, серьёзные возражения некоторых делегатов. Резкий тон, в каком они оппонировали Бухарину, был ещё одним свидетельством того, что его политические позиции необратимо подорваны, что полемика с ним опирается на поддержку сверху. Не желая этого признавать, Бухарин саркастически отвечал своим оппонентам, назвав их «фракцией обиженных» (против Бухарина выступили, в основном, поэты, получившие в его докладе нелестные оценки). При этом он прибегнул к политической демагогии, сославшись на одобрение основных положений его доклада «высшей инстанцией». «Когда в начале моего доклада,— говорил Бухарин,— вся аудитория чрезмерно, не по заслугам мне аплодировала, я заявил, что отношу эти аплодисменты к партии, которая поручила мне здесь читать доклад (в то время понятие «партия» стало уже синонимом понятий «аппарат» и «ЦК».— В. Р. ). Но т. Сурков начал поучать: здесь, мол, партия ни при чём. У меня, однако, другая информация. Основы доклада соответственными инстанциями рассматривались и утверждались. В этом — одна из функций партийного руководства… Я утверждаю, что никакому товарищу Суркову не удастся оторвать наших писателей от партийного руководства» [739] Бухарин Н. И. Избранные труды. Л., 1988. С. 296. . Назвав «вредной политической мыслью» намёк на то, что писательская организация — оргкомитет съезда «не руководится партией», Бухарин недвусмысленно отождествил партийное руководство с волей «инстанции», под которой в аппаратном лексиконе обычно имелся в виду сам Сталин.

Временами Сталин выказывал Бухарину знаки доброжелательности, создавая впечатление о снятии с него опалы. В 1935 году на банкете, организованном по случаю выпуска слушателей военных академий, он произнес встреченный бурными аплодисментами тост: «Выпьем, товарищи, за Николая Ивановича, все мы его любим и ценим, а кто старое помянет — тому глаз вон!» [740] Ларина A. M. Незабываемое. С. 33.

Вместе с тем Сталин продолжал выискивать в работах Бухарина «крамольные» идеи, вынуждая его к новым покаяниям. После появления в «Известиях» статьи Бухарина, развивавшей ленинскую мысль об обломовщине как консервативной традиции старой России, в «Правде» была опубликована редакционная статья «Об одной гнилой концепции», в которой Бухарин обвинялся в клевете на русский народ. Ему было предъявлено требование «исправить свою „концепцию“… в кратчайший срок и с необходимой чёткостью» [741] Правда. 1936.10 февраля. . Спустя несколько дней Бухарин выразил «своё глубокое сожаление» по поводу допущенного им «неверного утверждения» [742] Известия. 1936. 14 февраля. .

Стремясь убедить Сталина в своей безусловной лояльности, Бухарин не переставал бичевать «троцкистов» и других «неразоружившихся» оппозиционеров и послушно выполнял задания по участию в новых погромных идеологических кампаниях. Так, получив указание открыть посмертную травлю Покровского, он немедленно написал статью, в которой упрекал старейшего большевистского историка в том, что его идеи «привели к целому ряду вульгарных извращений марксизма и духовному обеднению советской исторической науки» [743] Известия. 1936. 27 января. .

Зная, что он находится под надзором ГПУ (ещё с 1928 года, будучи членом Политбюро), Бухарин тем не менее поддавался на новые изощрённые провокации. Так, он с беспечностью отнесся к тому обстоятельству, что во время его поездок в Ленинград вместе с ним в двуспальном купе неизменно оказывалась одна и та же женщина. Рассказывая об этой истории со слов Бухарина, A. M. Ларина пишет: «Н. И. мало кому доверял и во многих усматривал специально приставленных к нему лиц, но заподозрить, что к нему могли подослать женщину-осведомителя, он не смог. Его не смутило и то, что эта особа отправлялась якобы в командировку в тот же день, что и Н. И., в том же вагоне и в том же купе. В дальнейшем уже не требовалось командировок в Ленинград, достаточно времени было в Москве. По прошествии полутора лет Н. И. сам услышал от той, кому доверялся, объяснение своим командировкам. „Незнакомка“, ставшая к тому времени слишком хорошо знакомой, оправдывалась, что якобы заявила в НКВД, что, любя Н. И., отказывается от возложенной на неё неблаговидной миссии… Не исключено, что её откровение было вызвано боязнью, что до Н. И. всё это дойдёт со стороны» [744] Ларина A. M. Незабываемое. С. 120—121. .

Неусыпный контроль над Бухариным принимал всё более унизительные формы. Андре Жид вспоминал, как на другой день после его приезда в Москву Бухарин пришёл к нему в гостиницу. Вслед за ним немедленно появился некий человек, назвавшийся журналистом, который бесцеремонно вмешался в беседу между Бухариным и Жидом. Поняв, что в этих условиях откровенный разговор невозможен, Бухарин прервал беседу и в передней сказал писателю, что надеется с ним снова встретиться. Спустя несколько дней Жид столкнулся с Бухариным в зале, где собрались ответственные лица во время похорон Горького. Бухарин негромко спросил: «Не могу ли я к вам через час зайти в Метрополь?» Услышав эти слова, французский спутник Жида, живший в Москве, шепнул писателю: «Готов держать пари, что это ему не удастся». И действительно, М. Кольцов, наблюдавший, как Бухарин обратился к Жиду, тут же отвёл его в сторону. «Я не знаю, что он мог ему сказать,— пишет Жид,— но, пока я был в Москве, я Бухарина больше не видел. Без этой реплики я бы ничего не понял. Я подумал бы о забывчивости, подумал бы, что Бухарину, в конце концов, не столь важно было меня увидеть, но я никогда не подумал бы, что он не мог » [745] Два взгляда из-за рубежа. С. 140. .