Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

По мере нарастания репрессий над бывшими оппозиционерами Бухарин всё чаще говорил близким людям о неизбежности ещё более страшной волны террора и своей гибели в нём. Как вспоминала Г. Серебрякова, в конце 1935 или начале 1936 года Бухарин сказал Сокольникову: «Не пройдёт и двух лет, и Коба нас всех перестреляет» (тогда же Сокольников конфиденциально передал эти слова Орджоникидзе) [746] Смерч. С. 237. . Давно порвавший все контакты со своими учениками и не однажды публично проклявший их, Бухарин примерно в то же время сказал своей дочери: «Я скоро умру, по крайней мере у меня была своя школа» [747] Бухарин: человек, политик, ученый. М., 1990. С. 118. .

Опасаясь малейшей «компрометации», Бухарин всячески избегал встреч со своими прежними соратниками по «правому уклону». В письме, направленном 27 августа 1936 года членам Политбюро, он подчёркивал, что «вероятно, с 33 года оборвал даже всякие личные отношения со своими бывшими единомышленниками, М. П. Томским и А. И. Рыковым. Как ни тяжела подобного рода самоизоляция, но я считал, что политически это необходимо, что нужно отбить, по возможности, даже внешние поводы для болтовни о „группе“». Когда бывший секретарь Томского сообщил ему, что тот находится в полном одиночестве и в глубокой депрессии, и попросил навестить его, чтобы как-то ободрить, Бухарин «не выполнил этой человеческой просьбы, подчинив своё поведение вышеупомянутой политической норме» [748] Источник. 1993. № 2. С. 7, 12. .

Ещё более постыдно Бухарин вёл себя по отношению к другим бывшим оппозиционерам, над которыми нависала угроза ареста. Хотя он сознавал, что «иногда трудно просто вытолкать публику, которая приходит: это подчас роняет престиж человека, точно он безмерно трусит („как бы чего не случилось“)», он уклонялся от встреч с теми из своих старых товарищей, которые не допускались к Сталину. «Как ни старался я избежать посещения А. Шляпникова,— писал он в том же письме,—он меня всё-таки поймал (это было в этом году, незадолго до его ареста) в „Известиях“, просил передать письмо Сталину; я сказал своим работникам, чтобы больше его не пускали, потому что от него „политически воняет“ (он ныл: „не за границу же мне бежать“ и в таком же роде). Его письма, которые он оставил, я не пересылал, видя его настроения». Как сообщал Бухарин, подобным образом поступал и Радек. Когда однажды Бухарин встретил у него недавно вернувшегося из ссылки Мрачковского, Радек, как бы оправдываясь, сказал, что «он его не мог вытолкать, что велел жене, чтобы больше она его не пропускала, и был очень недоволен его вторжением» [749] Там же. С. 11—12. .

При встречах с Зиновьевым и Каменевым Бухарин всячески подчёркивал свою преданность Сталину. Во время одной из таких встреч (на квартире Радека) Зиновьев, чувствуя настроение своих собеседников, «пел дифирамбы Сталину». Не удовольствовавшись этим, Бухарин и Радек заставили его выпить за здоровье Сталина, хотя Зиновьев жаловался на больное сердце, не позволявшее ему употреблять алкоголь [750] Там же. С. 11. .

Более сдержанно вёл себя Каменев, с которым у Бухарина во время одной из бесед произошёл следующий обмен репликами.

Каменев : «Как дела?» Бухарин : «Прекрасно, страна растёт, руководство блестяще маневрирует и управляет». Каменев : «Да, маневрирует и управляет».

Сообщая об этом разговоре, Бухарин присовокуплял: «Тогда я не обратил достаточного внимания на полуиронический, очевидно, тон (Каменева.— В. Р. ). Теперь у меня это всплыло в памяти» [751] Там же. С. 10. .

В тех случаях, когда встречи с Каменевым неожиданно возникали в неофициальной обстановке, Бухарин всячески уклонялся от каких-либо разговоров с ним. Как рассказывает A. M. Ларина, летом 1934 года они с Бухариным оказались в доме отдыха ЦИК. Там же отдыхал и Каменев, который однажды во время обеда подсел к их столику. «Каменев поздоровался дружелюбно, Бухарин — довольно холодно. Вдруг, оставив обед, он „вспомнил“, что у него заседание в редакции и тотчас же, простившись, уехал». Жене он объяснил этот поступок тем, что «удрал от Каменева, чтобы не дать ему тему для „записи“ и повод для выступления на очередном съезде» [752] Ларина А. М. Незабываемое. С. 101. .

Обречённый вести столь противоестественный образ жизни, Бухарин в начале 1936 года подвергся ещё одному испытанию. Он был послан Сталиным за границу в составе делегации, которой было поручено провести переговоры с немецкими социал-демократами о покупке хранившегося у них архива Маркса и Энгельса. Это поручение было проверкой Бухарина, не останется ли он за рубежом (такой поступок Бухарина, многократно отрекавшегося от своих убеждений, не представлял опасности для Сталина, а, напротив, мог служить подтверждением «двурушничества» и «контрреволюционности» бывших оппозиционеров).

Сталин даже разрешил присоединиться в этой поездке к Бухарину его жене, ожидавшей ребенка.

Меньшевик-эмигрант Б. Николаевский, выступавший на переговорах посредником, во время длительной командировки Бухарина не раз имел с ним личные беседы. Записав их содержание, он уничтожил эту запись в конце 1936 года — из опасения, что она может быть выкрадена агентами НКВД и использована против Бухарина (за несколько месяцев до этого были похищены хранившиеся у Николаевского архивы Троцкого). Впоследствии Николаевский воспроизвёл содержание записи по памяти и в 1965 году обнародовал его в интервью, опубликованном «Социалистическим вестником».

До этой публикации многие зарубежные исследователи считали, что изложением бесед с Бухариным является статья Николаевского «Как подготовлялся Московский процесс (Из письма старого большевика)», опубликованная в конце 1936 — начале 1937 года. Лишь в 60-е годы Николаевский сообщил, что в этой статье он «использовал некоторые рассказы Бухарина, но не его лишь одного, и освещение дал не то, которое он давал, а то, которое я считал удобным дать в письме, которое должно отражать настроение старого, но не занимающего видного поста большевика. Настроения Бухарина были много более сложны, до полной откровенности он не договаривался» [753] Фельштинский Ю. Г. Разговоры с Бухариным. С. 29. .

Рассказывая о действительном содержании своих бесед с Бухариным, Николаевский замечал: эти беседы представлялись ему завещанием Бухарина, «правда, во многом недосказанным до конца, быть может, в некоторых частях даже недодуманным, но отражавшим его подлинные искания… Ему явно хотелось высказаться, поделиться результатами своих многолетних дум, и в то же время он явно боялся говорить откровенно…» [754] Там же. С. 26.

Из изложения Николаевским содержания бесед явствует, что Бухарин подробно рассказывал о политических событиях первых послереволюционных лет, но с осторожностью говорил о том, что происходило в СССР в последние годы, и почти не упоминал имени Сталина. Тем не менее у Николаевского сложилось впечатление, что главным мотивом настроений Бухарина была сильная внутренняя оппозиция Сталину и надежды на возможные изменения обстановки в СССР. «Бухарин, конечно же, мне говорил далеко не всё и не обо всём, к чему его подводили наши тогдашние разговоры, но он, для меня это несомненно, хотел показать, как велико значение того основного, за что он там (в СССР.— В. Р. ) вёл борьбу». Особенно часто Бухарин возвращался к вопросу о «нарастании антигуманистической стихии, которая несёт огромную опасность не для России только, но и для всего поступательного развития человечества» [755] Там же. .