Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Рассказывая об условиях, в которых находятся в СССР писатели — люди, «профессия которых состоит в конечном счёте в том, чтобы говорить за тех, у кого нет голоса», Серж приводил список репрессированных литераторов, осуждённых за принадлежность к зиновьевцам или к троцкистам (последних «подвергают наиболее жестоким преследованиям, ибо это наиболее стойкие»). Наряду с этим Серж называл имена арестованных писателей, представлявших и иные направления общественной мысли. «Что стало с духовным братом нашего великого Александра Блока… Ивановым-Разумником? В 1933 году он сидел в тюрьме, как и я. Правда ли, как утверждают, что старый поэт-символист, Владимир Пяст покончил самоубийством в ссылке? Преступление его было велико: он впал в мистицизм… Ограничиваюсь здесь упоминанием писателей, иначе длинные страницы были бы испещрены именами героев» [287] Там же. .

Сразу же после приезда из Советского Союза в Бельгию Серж возобновил переписку с Троцким. В письме от 29 апреля 1936 года он рассказывал: «В Оренбургской трёхлетней ссылке я встретился с рядом замечательных товарищей, от которых имею разновременные поручения к Вам и прежде всего самые сердечные приветы… Я помню, с какой радостью меня провожали в Оренбурге товарищи, оставшиеся под пятой ГПУ. Одна мысль, что кто-то передаст их братский привет — для них большая, большая вещь. В ссылках и в тюрьмах уже выковались замечательно преданные и глубоко убеждённые революционеры, выдерживающие с поразительной стойкостью систематические удушения» [288] Архив Троцкого. № 5009. .

16 июня Серж переслал Троцкому письмо оппозиционера, в котором говорилось: «Имели ли Вы в своё время информацию о „Рютинской платформе“ и о его „право-левом блоке“? В этой платформе была дана оценка деятельности Троцкого, заключающая полное признание основной её правильности. Тогда же нам пришлось встретиться в Москве с членами партии, близкими к некоторым правым кругам (Слепкова, Астрова, Марецкого и К°). Все эти бывшие „троцкоеды“ совершенно изменились и не скрывали — разумеется, в интимных кругах — своё новое отношение к Троцкому и троцкистам. С тех пор они успели сесть прочно и много раз покаяться — но что у них в душе? В изоляторе я встретился с бывшим управделом Рыкова Нестеровым… Те же в общем настроения. Моё личное мнение, что за последние годы легенда о троцкизме совершенно распалась в мало-мальски мыслящих головах» [289] Архив Троцкого. № 5077. .

По-видимому, на основе сообщений Сержа была составлена корреспонденция «Из Оренбургской ссылки», помещенная в «Бюллетене оппозиции». В ней рассказывалось, что после убийства Кирова, помимо повторных арестов действительно непримиримых троцкистов, произведены аресты тысяч людей, давно отошедших от оппозиции. «Некоторые из последних явно сочувствуют нам, хотя и боятся об этом заявить вслух. Когда их в этом подозревают, их морят безработицей и быстро шлют в концлагерь… За всякое слово, сказанное даже в частном разговоре с намёками на недовольство, критику, защиту зарплаты, арестовывают, высылают и пр. ‹…› В конкретных случаях поражает и потрясает объективная ненужность этих расправ». Если же некоторых оппозиционеров освобождают, то выдают им «волчий паспорт», с которым можно устроиться жить только в маленьких городах.

Сообщая о судьбе старого большевика Панкратова, направленного в политизолятор сразу же после выстрела Николаева, автор письма рассказывал, что этот человек, «уравновешенный и трезвый, с железными нервами», заявил товарищам, что пережитое им прежде при арестах и допросах — ничто по сравнению с тем, что ему пришлось пережить после последнего ареста. Этим он явно намекал «на какой-то особенно мерзкий и жестокий характер следствия».

В письме назывались некоторые конкретные причины арестов большевиков. У члена Воронежского горкома Казначеева, посланного на работу в деревню, нашли рукописное сочинение о чудовищных методах коллективизации. За это он был арестован по обвинению в троцкизме и направлен в концлагерь. Вдова А. А. Иоффе получила новую ссылку в Северную Сибирь за попытку организовать материальную помощь бедствующим товарищам.

Наконец, в корреспонденции сообщалось, что после капитуляции старых «вождей» в политизоляторах «формируется совершенно новое поколение оппозиционеров… доминирует поколение оппозиции 1930—1932 гг. ‹…› выдвинулись молодые, которые ведут большую теоретическую работу, учатся, делятся на течения». Поняв, что изоляторы становятся оппозиционными университетами, власть стала переводить из них заключённых в концентрационные лагеря. Когда заключённые посредством голодовок и других форм протеста попытались вести борьбу за то, чтобы остаться в изоляторах, руководители ГПУ заявили: «Мы в изолятор больше не будем отправлять; изоляторы кончаются» [290] Бюллетень оппозиции. 1936. № 51. С. 12—14. .

Политизоляторы являлись последним элементом цивилизованной пенитенциарной системы, сохранявшимся в стране. В них заключённые размещались по камерам, где находились вместе со своими единомышленниками. Каждый такой «сектор» (коммунисты, эсеры, анархисты, сионисты, русские и грузинские меньшевики) имел свою бытовую экономическую организацию, возглавляемую старостами, представлявшими коллектив в переговорах с администрацией. Эти группы избирали свои комитеты, выпускали рукописные журналы со статьями по вопросам общественной жизни в СССР и международной политики. Между группами устраивались политические дискуссии. «В условиях, когда вся страна обречена на молчание или точнее на подчинение и повторение явно лживой официальной идеологии,— писал Цилига,— большая, внутренне общающаяся тюрьма оказалась лабораторией идей, единственным местом свободного социологического исследования» [291] Бюллетень оппозиции. 1936. № 49. С. 9. . Между политизоляторами поддерживалась связь, вплоть до того, что одни из них своей голодовкой поддерживали голодовки в других.

О мужестве репрессированных оппозиционеров свидетельствовало обнародованное Цилигой заявление Прокурору СССР, написанное в январе 1934 года ссыльными Енисейской колонии. В нём содержалось требование разрешить Цилиге выезд из СССР. «Это смелое и открытое заявление имело огромное значение,— писал Цилига.— Оно сделало невозможным для ГПУ „ликвидировать“ меня за углом. Авторы заявления знали, что, проявляя революционную солидарность, они идут на величайшую опасность, что ГПУ будет им жестоко мстить. И действительно, все эти товарищи были арестованы и после шестимесячного заключения получили сперва „только“ три новых года ссылки, а вскоре затем почти все были направлены в концлагеря» [292] Бюллетень оппозиции. 1936. № 48. С. 9. .