Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Последняя загадка

Я кивнул… хотя никакой шашкой мы никогда не пользовались. Только ножом.

Он велел охраннику разбудить фельдшера. Фельдшер прибежал тотчас.

– Показывай свое искусство, – приказал Коба.

У фельдшера дрожали руки, и он никак не мог перевязать его палец. Перевязал я – фельдшерским бинтом.

Уже начало светать. В деревьях зашумел утренний ветер. Березы напряглись, вытянулись, громко зашелестели листья.

– Пора возвращаться в дачу… Ты хорошо ходишь, Фудзи, а мне уже трудно. Я устаю и предпочитаю ездить.

Он велел вызвать «коляску». Вспомнил:

– Как мы скакали на конях, лихие были джигиты.

Опять я услужливо кивнул, хотя мы никогда не скакали. Он все более становился щедр на старческие выдумки. Без меня часто беседовал с охраной. Рассказывал им всякие байки про свою удаль в молодые годы. Однажды, провожая меня к машине, один из охранников посмеялся.

– Привирает по-стариковски, а мы слушаем. Старый стал, одинокий, жалко его.

(Охранник, пожалевший его, скоро исчез, видно, не со мной одним делился наблюдениями.)

Если бы они знали, что задумал этот старый и одинокий, мой друг Коба.

Подъехала коляска, запряженная двумя лошадьми. Мы сели. Кучер, полковник госбезопасности, ударил лошадей. И покатили в меркнущем утреннем свете фонарей. Всюду среди деревьев тени – охрана.

– Да старики мы, Фудзи, – восьмой десяток. Даже арестовать тебя нельзя, сразу кончишься. В нашем возрасте к врачам приходится часто обращаться. Хотя… Скоро там, в лагерях, соберется много первоклассных врачей. Ильич говорил: «Лечиться надо у немецких докторов, а не у идиотов – “товарищей”». Но наше время сделало поправку – лечиться надо у евреев. Так что вскоре здесь лечить будет некому. Может, лучше тебе там быть? – Он прыснул в усы, а я, как всегда, вздрогнул.

Покатавшись по саду, мы вернулись на веранду. Я умирал, так хотел спать, а он – нет.

Принесли чай.

Я сидел, сжав челюсти, точнее, протезы, борясь со сном.

В саду появился вечно улыбающийся Хрущев. В рассветном белесом сумраке он был как-то расплывчат.

– Прибыл по вашему распоряжению, Иосиф Виссарионович.

Коба, прихлебывая чай, изумленно поглядел на него и вдруг спросил:

– А кто вы такой?

– Как… это? Иосиф Виссарионович, я… Хрущев, – ответил тот растерянно.

– Надо еще выяснить, какой вы Хрущев. И как и зачем вы попали сюда?

– Как зачем? – Хрущев ничего не понимал. – Меня разбудили, сказали, что вы велели… срочно к вам…

– Вон! – мрачно сказал Коба.

В ужасе Хрущев поплелся по дорожке к выходу. Я смотрел на его согнутую безнадежную спину…

Хозяин подозвал охранника, стоявшего у дачи. Что-то шепнул ему на ухо. Тот улыбнулся. Медленно пошел за Хрущевым.

Хрущев, слыша шаги приближающегося охранника, совсем съежился, ожидая неминуемого – арестуют!

Настигнув его, охранник обернулся к веранде.

Коба ему кивнул.

Тогда охранник тронул поникшее плечо.

– Товарищ Хрущев, куда же вы? Вас товарищ Сталин на веранде сколько времени дожидается!

Хрущев, счастливый, улыбающийся, бросился назад, к нам.

– Ну, где же вы пропадаете, Никита Сергеевич? – радушно сказал Коба. – Мы вас заждались. Без вас чай не пьем. Фудзи ругается: чай, говорит, остывает.

Хрущев уселся, хлебнул из чашки.

Но только он засветился простецкой крестьянской улыбкой, Коба вновь стал мрачен.

– Я тебя поднял с постели, Никита, чтобы откровенно сказать: глупость написал ты в статье в «Правде»! Ты хочешь укрупнять колхозы, создавать какие-то новые агрогорода… Нам старое суметь бы восстановить. Полстраны разрушено. А ты прожектами занимаешься.

– Виноват, Иосиф Виссарионович… пришло в голову…

– Виноват не в том, что пришло в голову, а в том, что не посоветовался. Не советуясь, можно эту самую голову и потерять, как ты сейчас, надеюсь, понял. Я думаю, ты напишешь письмо в Политбюро по этому поводу…

– Считайте, уже написал, Иосиф Виссарионович.

– Ну, давай, ждем.

Хрущев вскочил и вдохновенно начал:

– Дорогой товарищ Сталин, вы совершенно правильно указали на допущенные мною ошибки. – Лицо у него стало вмиг совсем простодушное, восторженное и детское. – Прошу вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить грубую ошибку и, насколько можно, уменьшить ущерб, который я причинил партии своим неправильным выступлением…

– Хорошо говоришь, плохо статьи пишешь, – заметил Коба. Помолчал, добавил ласково: – Но голова у тебя умная. Дорожи ею… И помни: ничего не делать без разрешения товарища Сталина. Без него вы все – слепые котята.

Повисло молчание.

– Пей чай… – велел Коба.

Хрущев пил, держа чашку в дрожащей руке.

Так Коба учил покорности будущих кандидатов в мертвецы. Игры барса.

Наконец Хрущев уехал домой, точнее, наконец Коба отпустил его.

– Шуты гороховые, – сказал он. – Езжай домой, Фудзи. Я тоже пойду спать. Уже совсем рассвело.

Коба ушел в дом. Я слышал, как старший прикрепленный закрывал дверь. И звонил в дежурку, чтобы приехала за мной машина.

Зажегся свет в Малой столовой. И тотчас погас. Коба сразу лег. Я вспомнил, как когда-то увидел его сидящим перед сном в кресле со странным, менявшимся, молодевшим на глазах лицом. Как он был напряжен, будто слушал кого-то. Теперь, видно, перестал слушать. Неужто дьявол оборвал нить их ночного разговора?

Через много лет я узнал результаты моей просьбы: несчастную жену министра Ш. перевели… на золотые прииски! Она домывала бромоформом золото. На эти вредные работы женщин обычно не ставили. Умерла она через год. Бедняга-муж по-прежнему оставался министром. Он много раз встречал Кобу на совещаниях. И молчал. Он так и не узнал, за что ее арестовали… За молчание заплатил дорого – заболел раком и умер.

Я был на похоронах и видел его бедную дочку.

В октябре того же 1951 года он вдруг позвонил мне:

– Поздравляю! На Семипалатинском полигоне – наша третья атомная бомба. На этот раз впервые сбросили с самолета… Использовался не только плутоний, но и уран двести тридцать пять. Тебе это что-нибудь говорит?

– Не очень.

– Жаль… Ведь тебе скоро придется заниматься техникой. Прекрасная бомба! Невероятная по мощи. Мижду нами говоря, скоро дождемся главного – водородной бомбы. Поздравь и ты меня.

– Поздравляю, Коба!

– И главное – нет никаких нежелательных утечек информации. Кроме того, о чем мы сами объявили. Может, потому, что отстранили тебя от атомных дел и некому шпионить? – Он весело прыснул в усы. – Кстати, болтают, ты часто общаешься с Лаврентием?

– Ты сам велел, Коба.

– Приезжай ко мне завтра на Ближнюю к вечеру. Есть важное дело.

Стоял осенний дождливый день. Мы сидели на крытой террасе… Он все время переделывал дачу, это была новая терраса.