Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Последняя загадка

Не буду отрицать, я тоже пользовался их… работой.

Покидая нас, девушки писали подробные отчеты – о чем откровенничали с ними заключенные. Но наших «вольнодумов» за смелые речи не наказывали, эти отчеты копились в их делах на будущее. Не выпускать же на свободу столь ценных и посвященных в секретнейшие дела людей! Когда же будет заканчиваться их срок, им предъявят… собственные разговоры. И они благополучно получат срок новый.

«Любовным отделом» руководила пожилая «чекистка» из того же Подразделения Х. Она назначала партнеров, она и решала, когда девушке надлежит нас покинуть.

Я не уверен, что с девушками, которых от нас забирали, все обстояло благополучно. Подразделение Х должно было любыми средствами охранять абсолютную секретность Проекта. Такова была их работа.

Почти год я не видел Кобу и свою семью, работая в «шарашке».

Ничего записывать не мог. Не сомневался: когда иду на прогулку, комната обыскивается. Так что особых подробностей не сохранил.

«Устройство» было готово ранней осенью 1952 года. И тогда я вновь приехал на Ближнюю – наблюдать, как его монтируют. И встретил, наконец, своего друга Кобу.

Как обычно, не поздоровавшись, Коба заговорил, будто мы расстались вчера.

На его столе лежали сводки с корейского фронта.

(В это время мой друг втянул американцев в бесконечную войну в Северной Корее. Коммунистическая Северная Корея попыталась захватить Южную, американцы, естественно, вступились за своих союзников. Уже вскоре им пришлось понять, что сражаются они на корейской земле не только и не столько с корейцами, сколько с бесчисленной китайской армией. В воздухе их сбивали наши летчики – истинные асы, прошедшую самую страшную из войн.)

– Никто не понимает масштабов события… – усмехнулся Коба. – Никому не говори, Фудзи… но Третья мировая уже началась. Ильич сейчас потирал бы руки. Уверяю тебя: и Троцкий, и Зиновьев, и Бухарчик радовались бы вместе со мной. Надеюсь, как истинные революционеры, они поняли бы, почему им следовало уйти. – (Эта мысль: «они одобрили бы свою смерть» – его преследовала.) – Для революционеров жизнь – это идея. Идея – все, жизнь – ничто. А теперь почитай…

Он показал мне последнее донесение нашего агента М. Он сообщал секретные американские данные: «Потенциал ядерного вооружения США недостаточен сейчас ни для ведения войны с Советским Союзом… ни для эффективной обороны. Раньше 1955 года преимущество над Советами не может быть достигнуто…»

Он заходил по кабинету. Как всегда, забыв обо мне, заговорил сам с собой:

– Раньше пятьдесят пятого года… Мингрел обещает… уже в следующем – пятьдесят третьем. Карты ложатся удачно… – Он говорил о новой водородной бомбе. Насмешливо посмотрел на меня: – Боишься? Эх ты! Капитулянт!

В это время приехал Игнатьев.

– Докладывай, – сказал Коба.

– Абакумов по-прежнему упорствует.

– Жаль, что с мерзавцем обращались по-человечески. Это вина товарища Сталина, который не забыл о его заслугах в войну. От него ждали правдивых показаний. Но, мижду нами говоря, он, видимо, надеется, что «кое-кто» его защитит.

– Разложение Абакумова налицо, – продолжал Игнатьев. – При обыске в его квартире найден целый склад золота, ширпотреба. Изъято около трехсот пятидесяти пар различной обуви, обнаружена целая комната со стеллажами, забитыми отрезами шерсти, шелка и других тканей, большое количество галстуков, литые из золота дверные ручки…

– Хватит! – Коба положил трубку в пепельницу. Медленно сел в свое кресло.

– Мы сняли все это на пленку, товарищ Сталин. Альбом я оставил в приемной.

Коба позвонил туда. Поскребышев принес альбом с фотографиями.

Коба стал листать страницы. Я с изумлением увидел, как сильно у него дрожат руки. Он заметил мой взгляд, отложил альбом, поднялся, взял трубку, закурил:

– Скажите мерзавцу: если этот альбом показать рабочим… показать, каким стяжательством занимается советский министр государственной безопасности… пощады ему не будет. Заковать его в кандалы! И допрашивать! Допрашивать жестко! Все они переродившаяся буржуазная сволочь. Нам, старым партийцам, подобное буржуазное стяжательство и в голову не приходит. А у них – норма! Мерзавцы!

Когда Игнатьев ушел, Коба зло сказал мне:

– Докатились ваши ротозеи! Оказалось, на Лубянке за вашими спинами десятилетиями орудовала мощнейшая сионистская организация. Через жидов-генералов и отдельных русских ротозеев-маршалов она проникла в армию, через негодяев-мингрелов – в Грузию, а через евреев-следователей – к вам на Лубянку. И мерзавец Абакумов был ее прихвостнем! Вот почему на Лубянке у него собралась целая группа евреев-заместителей, почему он упорно тормозил, «смазывал» следствие против еврейских врачей. Почему раскрытую еврейскую молодежную организацию объявил «чепухой» – здесь мерзавец опять смазал следствие. Да, они повсюду! Враги, как тараканы. Перестаешь морить – снова появляются! Но ничего, вытравим, Фудзи, хотя работать придется не покладая рук! Подлецы мингрелы арестованы. У вас на Лубянке арестованы все руководящие жиды. Дорежем! Не будет у нас «пятой колонны»!.. Ну ладно, иди – делай свое дело.

Отправились в тюрьму по обвинению в сионистском заговоре большие начальники-евреи – Селивановский, Шварцман, Броверман, Эйтингон и Андрей Свердлов (Андрею, так усердно служившему, предстояло понять, что Бог все-таки есть!).

Все яснее прорисовывались контуры будущего гигантского процесса, придуманного моим великим другом. Пятьдесят третий грядущий год должен был затмить год тридцать седьмой. И все яснее становилась моя судьба. Как когда-то писал Кобе бедный Бухарин: «Тут без меня не обойтись!»

Но тогда… что же означало предсказание: «Пятьдесят третий год – Самсон, разрывающий оковы»? «Кудесник, ты лживый, безумный старик?..»

А пока я занялся работой. Три дня вместе с молодыми сотрудниками монтировал «устройство» на даче. В это время люди из Подразделения Х под руководством моих ребят из «шарашки» установили ретрансляторы по пути к Ближней даче.

После чего смонтировали «устройство» в особняке Берии, в квартирах Молотова, Хрущева, Маленкова, Микояна и Булганина (под видом замены к зиме батарей отопления). Установили его и в Кремле – в приемной кабинета Кобы.

Теперь Коба, не выходя из комнаты, мог слушать все, что происходило во всех комнатах дачи, в приемной в Кремле и, главное, – на квартирах ближайших соратников.

Никогда не забуду, как он включил «устройство» в первый день. Сначала слушал собственную дачу. Включал, играясь, как ребенок, все комнаты обслуги и «прикрепленных».