Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

Видя творящееся рядом беззаконие, когда без каких-либо элементарных доказательств клеймят позорным штампом «враг народа» вчера еще считавшихся честными воинами Красной армии, многие оставшиеся «на воле» терялись, приходили в полное недоумение, чувствовали свою абсолютную беспомощность перед слепой всесокрушающей машиной истребления. С июля 1936 г. начальником Военной академии механизации и моторизации РККА служил дивинженер И.А. Лебедев. До этого он шесть лет проработал начальником научно-технического отдела АБТУ. Считался знающим специалистом. Единственный из начальников всех военных академий РККА, избежавший ареста в 1937–1938 гг. Но вот что докладывает Ворошилову о нем военком академии дивизионный комиссар Антонов 16 апреля 1938 г.: «Я пришел к выводу, что Лебедева надо снимать по следующим причинам. После ареста Халепского Лебедев ходил как в воду опущенный. А после ареста Бокиса на нем лица не было, настолько растерялся, что ходил с видом: «скоро ли меня возьмут»? И до сих пор он страшно подавлен, в себя не может прийти… Сейчас он вышиблен вообще из равновесия, потерял работоспособность, за что ни возьмется, не клеится у него, ничего не доходит до конца… Я докладываю, что при сложившейся обстановке Лебедев с политической и деловой стороны превратился в труп (курсив мой. – О.С. ). Надо его убрать» 114. Резолюция наркома гласила: «Нужно наметить кандидата вместо Лебедева. Дать справки и все показания на Лебедева» 115.

Даже самый краткий анализ воздействия террора на моральное состояние значительной части начсостава РККА подтверждает правоту слов такого наблюдательного очевидца всех этих процессов, как Г.К. Жуков. Уже после войны, вспоминая события 1937–1938 гг., он сказал К.М. Симонову: «Мало того, что армия, начиная с полков, была обезглавлена, она была еще разложена» 116. Этот вывод подтверждается прежде всего тем, что значительная часть начсостава оказалась в плену страха. Он проявлялся прежде всего в страхе перед необоснованным арестом, а то и расстрелом, страхе за судьбу своих близких. Но не только. Многих до боли волновало опасение и за то, что их не включат в круг избранных, которым всецело доверяют (своеобразный страх за свою анкету: вдруг дедушка или бабушка, не говоря уже об отце и матери, что-то когда-то сказали или сделали что-то не то, или родились «не в той» семье).

Опасались буквально всего. Летом 1940 г. в течение 15 дней был в командировке «на Бессарабском направлении» широко известный тогда военный историк генерал-майор В.А. Меликов. В своей докладной записке на имя заместителя наркома армейского комиссара 1-го ранга Е.А. Щаденко он делится своими наблюдениями о настроениях высшего и старшего комсостава: «Нет твердой уверенности за свое положение и за то место, на которое он поставлен. «Все равно переведут на другую работу», так думают очень многие, отсюда малая заинтересованность, что крайне вредно для дела» 117.

Под воздействием сложившейся в обществе и в армии атмосферы все более укоренялся страх многих командиров за принятие самостоятельного решения. Без умения и смелости командира действовать в соответствии с реально сложившейся обстановкой успех вообще невозможен. А в Красной армии накануне большой войны всякую самостоятельность командиров подрывали в корне не только существовавший до августа 1940 г. институт военных комиссаров, но и своеобразная самоцензура. Поступишь по-своему, не как велят сверху, да вдруг получится что-нибудь не так. Последствия могли быть смертельными для инициатора. Историки до сих пор удивляются: как это в середине XX века вермахту удалось осуществить внезапность нападения? Причин здесь много, но одна из существенных та, что по велению партийно-государственной системы и по собственным выводам из трагедии начсостава РККА в 1937–1938 гг. подавляющее большинство командиров Красной армии действовало, увы, по принципу, четко изложенному еще Владимиром Маяковским:

Основательно отбили у командиров и всякую охоту адекватно оценивать и хоть сколь-либо критически рассматривать даже самые несоответствующие реальной обстановке распоряжения, если только они исходят «сверху». Конечно, и в эти последние предвоенные годы нет-нет да и появлялись командиры не стандартные, пытавшиеся мыслить самостоятельно, по-своему. Но их быстро приводили «к общему знаменателю». Влияние царящей вокруг среды вообще огромно. Питирим Сорокин еще в 1923 г. заметил по этому поводу: «Прирожденный Ньютон, родившийся и выросший в среде готтентотов, будет выдающимся готтентотом, но не будет мировым Ньютоном» 118.

В многообразном процессе заметного снижения уровня политико-морального состояния начсостава РККА особенно губительным было резкое падение его служебного и прежде всего политического авторитета.

После ознакомления личного состава с приказами НКО №№ 072 и 96 1937 г. о расстреле участников «военно-фашистского заговора» во главе с Тухачевским резко возросло недоверие красноармейской массы к комначсоставу вообще, к бывшим офицерам в особенности. Красноармеец 85-го артполка Васильев, например, заявил: «По-моему, всех бывших офицеров в армии надо заменить. Они политически неустойчивые элементы, и фашисты всегда будут вести работу с расчетом их подкупить». Аналогичным образом рассуждали и некоторые политработники. Например, военком подлодки Кондаков (КБФ): «Надо просмотреть всех старших офицеров и вообще бывших, которые сейчас служат во флоте и работают нечестно, хотя и имеют ордена. Ведь как волка ни корми, он все в лес смотрит».

С другой стороны, в связи с тем, что покончивший 31 мая 1937 г. самоубийством начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник был посмертно объявлен врагом народа, среди части начсостава оживились и стали нарастать явно негативные настроения по отношению к политсоставу в целом. «Поскольку Гамарник возглавлял все в армии, – говорил старший лейтенант Сосулин (Каспийская флотилия), – надо взять под сомнение и директивы ПУРККА». А лейтенант Копьев прямо призывал: «Надо меньше верить политсоставу и больше слушать строевых командиров». Такая позиция командиров не могла не влиять и на красноармейцев и краснофлотцев, и те делали свои выводы. Беспартийный красноармеец Беляев (9-й артполк, ЗакВО) заявил: «Больше политзанятий я проходить не буду, – все, что на них говорят – неправда» 119.

Информация об этих тревожных явлениях доходила и до высшего партийного руководства. На Всеармейском совещании политсостава в августе 1937 г. Сталин вдруг перебил выступавшего оратора – члена Военного совета СКВО корпусного комиссара А.П. Прокофьева. Начался диалог: