Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

Можно понять, чего боялись палачи. Они же были совсем не дураки и прекрасно понимали не только готовность каждого сподвижника убрать любого другого, но не могли не опасаться и возмездия за все учиненные ими злодеяния. У основной же массы населения превалировал страх жертвы, реальной или потенциальной. Леденели от страха сердца людей, за которыми с железным лязгом захлопывались двери казематов НКВД. Но невольно сжимались сердца и всех свидетелей ареста, и всех слышавших, знавших о них. Уже в декабре 1930 г. Осип Мандельштам написал:

А по свидетельству многих и многих, в 1937–1938 гг., когда аресты стали особенно массовыми, нередко чуть ли не высшей степенью счастья было слышать в ночи, что сапоги сотрудников НКВД прогрохотали мимо двери твоей квартиры (комнаты).

Как сейчас, 60 лет спустя, установить, измерить распространенность и градус страха, или точнее – «Госстраха», в ту пору? Некоторые авторы утверждают, что в пароксизме страха корчилось все население страны, от мала до велика. Конечно, туча зловещего страха нависала над всей страной. Но разные люди смотрели на нее по-разному. Многие просто недопонимали, какие капли из этой тучи могут пролиться. Необходимо учитывать и возрастные особенности. Я не говорю уже о детях, с радостным изумлением открывающих окружающий их мир, независимо от господствующего в стране политического режима. Но полагаю, что и юношество, и вообще подавляющее большинство молодежи чувство страха даже в 1937–1938 гг. не испытывали. В какой-то мере могу это и лично засвидетельствовать. В эти годы я закончил 3-й, а затем и 4-й курсы исторического факультета Ленинградского государственного университета. Помнятся они, как будто это было вчера. И честно скажу, что ни я сам, ни мои однокашники никакого такого страха вроде и не испытывали. (Разумеется, при абсолютном конформизме всех в словах и поступках.) У нас были свои молодежно-студенческие тревоги и заботы. Молодое думало о молодом. Не могла не действовать и искусная пропаганда: «НКВД не ошибается», «НКВД зря не берет». Каждый эгоистически думал: «А ведь это, наверное, правда. Вот меня-то не забрали». Не имели мы понятия и о масштабе арестов и расстрелов. Тем более что, насколько я знаю, с нашего курса «взяли» лишь одного студента Тришкина (как шепотом мне рассказали, он вместе с родителями жил на КВЖД и – «сам понимаешь»). И в чем-то прав Наум Коржавин: «Как мы жили, как прыгали весело карасями на сковородке».

Совершенно по-иному чувствовали себя старшие поколения. Это бросалось в глаза любому непредвзятому наблюдателю. Английский дипломат Фицрой Маклин приехал в Москву, когда там шли разгромные процессы. Он вспоминал позднее: «Атмосфера страха в Москве была ужасающая» 104. Сохранились свидетельства о переживаниях и некоторых наших соотечественников, людей высочайшего интеллекта и дарования. Судя по воспоминаниям Ильи Эренбурга, популярнейший тогда нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов, начиная с 1937 г., клал на ночной столик револьвер – если позвонят ночью «дорогие гости», то уж не дожидаться последующего. По свидетельству Эдисона Денисова, Д.Д. Шостакович всю ночь рассказывал ему о себе и повторял, как рефрен: «Я всю жизнь был трусом» 105. Это – один из великих композиторов XX века. Каждую минуту ждал ареста не нуждающийся в аттестации Корней Чуковский. Он же как-то вспоминал о «наваждении страха» 106. С присущей великим поэтам лапидарностью, Марина Цветаева в рабочей тетради 1940 года записывает: «Страх. Всего» – и подчеркивает оба эти слова 107.

Сам испытывающий этот страх Ф.Ф. Раскольников писал в августе 1939 г. в «Открытом письме Сталину»: «Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста. Никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и маршал Советского Союза – все в равной степени подвержены ударам бича, все кружатся в дьявольской кровавой карусели».

При той необъяснимости широкозахватного террора никакой логикой опасаться за свою жизнь мог всякий. Широко известный в те годы писатель Борис Пильняк как-то в разговоре с французским журналистом Виктором Сержем вдруг заявил: «В этой стране нет ни одного мыслящего взрослого человека, который не задумывался бы о том, что его могут расстрелять» 108. В Рабоче-крестьянской Красной армии командиры и политработники не просто задумывались, но твердо знали, что даже в мирное время их в любой момент и по любому поводу могут, выражаясь столь знакомым со времен Гражданской войны языком, «шлепнуть». Чего там говорить о взводных, ротных и иных не очень великого звания командирах, если под реальной угрозой расстрела в любую минуту жил и служил даже сам народный комиссар обороны СССР маршал и Герой Советского Союза С.К. Тимошенко. Когда уже накануне германского вторжения на одном из заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) Тимошенко поддержал настойчивое предложение начальника Генштаба генерала армии Г.К. Жукова привести армию в состояние боевой готовности, Сталин возмутился и заявил буквально следующее: «Это все Тимошенко делает, он настраивает всех на войну, надо бы его расстрелять, но я его знаю как хорошего вояку еще с Гражданской войны…» 109

По степени зараженности страхом предвоенный начсостав РККА можно, очевидно, распределить на три своеобразные группы. К первой группе я бы отнес примерно 13 тысяч человек начсостава, уволенных было из армии по разным причинам, а затем в последние предвоенные годы возвращенных в ее ряды. Cpeди них была какая-то частъ и побывавших под арестом, а то и в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях (например, Г.А. Ворожейкин, А.В. Горбатов, Л.Г. Петровский, К.К. Рокоссовский, К.П. Трубников и др. Это – наиболее известные). А сколько всего было таких лиц возвращено из-под стражи, да в строй, пока неизвестно. Одно можно сказать, что все они лично испытавшие методы работы особистов того времени и при освобождении давшие подписку «о неразглашении», молчали о своем пребывании там как рыбы, безусловно радовались, что «ушли от жестокой погони» и думали лишь о том, как бы снова не угодить в застенки НКВД. Ведь особисты и на фронте были всегда рядом с ними и уж они-то знали об этих командирах все – и что было, и чего не было. И, очевидно, в полной мере к этим командирам применимы слова Владислава Ходасевича:

Некоторые исключения (вроде Рокоссовского, Горбатова) лишь подтверждают правило.